— Какой страх! — содрогнулась Сандра. — Когда это было?

— В 1955 году.

Что же с ним случилось? — спросила Сандра.

— Неизвестно. Морской суд, погадав на кофейной гуще, решил, что корабль мгновенно переломился пополам на сильном волнении и затонул.

— Но ведь это единственный случай, — заметил механик.

— Если бы это было так… Год спустя зимой грузовой английский пароход «Северная звезда» в семь тысяч тонн исчез в Северной Атлантике. Он послал двадцать седьмого декабря в свое общество обычную радиограмму, что все в порядке. И это было все. Правда, капитан парохода «Королева Елизавета» сообщил, что в районе, где исчезла «Звезда», он видел волны высотой в семьдесят и восемьдесят футов.

— Это около двадцати пяти метров? Никогда не слыхал о таких волнах в Атлантике! — воскликнул лейтенант.

— Все бывает, — спокойно заверил капитан. — В той же Атлантике не так уж редко исчезают суда — я не говорю про рыбачьи или береговые, а про мощные пароходы и теплоходы. За один сильный ураган иногда пропадают вдали от берегов несколько хороших пароходов. Нет, друзья, море — серьезная вещь.

— Как же вы, моряки, не боитесь? — наивно спросила Леа.

— Бояться нельзя — тогда лучше не плавать, — ответил капитан, — но и легкомыслие, безответственность в нашем деле не лучше трусости.

Лейтенант зажег сигарету и смотрел на голубой дым, медленно уходивший в открытую дверь каюты.

— А я боюсь почему-то потонувших кораблей, — задумчиво сказал он.

— Как странно! — воскликнула Леа. — Корабли на дне всегда привлекали меня. Так интересно — кажется, в них скрыта какая-нибудь тайна или обязательно найдешь что-нибудь интересное!

— Нет, у меня не так. Морская глубина чем-то мне неприятна, хотя я всей душой люблю море… но на поверхности. А корабли — да, там тайна, но в то же время и ужас гибели, оборванные жизни, исчезнувшие надежды и труды…

В прошлом году морские летчики взяли меня в полет на геликоптере на остров Сфактерия. Мы летели совсем низко в яркий и тихий день над Наваринской бухтой. Море у западного Пелопоннеса почти всегда прозрачно, как здесь или у нас в Южной Италии. И вдруг я увидел на большой глубине — не меньше тридцати фатомов — много затонувших старинных кораблей. Совсем отчетливо и в то же время с тем оттенком нереальности, который дает даже самая прозрачная вода. Я попросил задержаться, и мы повисли над бухтой, созерцая угрюмые призраки сражения — с обломанными мачтами, лежащие как попало: на борту, на ровном киле, даже поперек друг друга, вверх днищем… У одного большого корабля сохранились мачты, лишь стеньги были обломаны, и перекошенные нижние реи до сих пор еще сопротивлялись времени и судьбе. Я смотрел и думал о тех, чьи кости лежат там, на пушечных палубах и в трюмах, под сверкающими солнечными волнами Ионического моря, окруженными синими от зноя каменистыми берегами греческой земли, древней и вечно юной, по-прежнему полной жизни и мечты…

— Боже мой, вы поэт, лейтенант, — усмехнулся Флайяно. — Любовь к женщинам и поэзия — скверная комбинация, вы не преуспеете в жизни…

— О каком сражении вы говорили? — перебила Леа.

— Наваринском, когда соединенный русско-англо-французский флот утопил всю турецкую эскадру.

— Значит, это было около двухсот лет назад, точно не помню, — сказала Сандра. — Но как же так сохранились корабли?

— Между двумя мысами Пилос море на глубине всегда спокойно, и волны не уничтожили судов. А без волн под водой дубовые корпуса разрушаются очень медленно.

— Шведы только что подняли свой корабль «Ваза», галион в полторы тысячи тонн, потонувший в Стокгольмской гавани больше трехсот лет назад, — подал голос капитан Каллегари.

— Зачем? — недоуменно спросил Иво.

— Просто так, как национальную реликвию, археологическую редкость. Дуб, из которого построен был галион, стал совершенно черным, но отлично сохранился. Корабль стоит в сухом доке, но его непрерывно поливают водой, иначе дерево раскрошится. Оно должно высыхать очень постепенно и долго, тогда дуб снова станет крепким, еще крепче, чем был. Секрет, давно известный мебельным мастерам.

— И хорошо сохранился корабль?

— Очень, за исключением повреждений при подъеме. Даже красная краска, которой красили пушечные палубы боевых кораблей, местами уцелела.

— Странно, почему такой цвет внутри корабля? — удивилась Сандра.

— Совсем не странно, если вспомните назначение судна. Прежние ядра и картечь наносили ужасные раны. Кровь обильно лилась в бою. Так вот, чтобы не смущать людей видом крови, ее маскировали окраской боевых помещений корабля… — Сандра нервно передернула плечами.

— Начали с бурь, перешли на потонувшие корабли, теперь кончили кровью. Обнадеживающая беседа перед выходом в большое плавание.

— Сандра права, — рассмеялся капитан Каллегари. — Я сам начал этот разговор, я же предлагаю его кончить. Поплывем, друзья, смело, готовые ко всему и надеясь на самое лучшее!

Последние слова капитана были заглушены одобрительными криками и требованием запить вином такие хорошие слова.

А через несколько часов «Аквила», низко стеля едкий дымок дизельных выхлопов над спокойным морем, вышла в пятитысячекилометровый путь до берегов Южной Африки. Капитан вел свое небольшое, но быстроходное судно по всем законам дальнего плавания — по дуге большого круга, сильно отклоняясь к западу от африканских берегов, круто уходивших на восток. Он не намеревался заходить в порты Конго или Анголы, чтобы избежать возможных осложнений в этих сотрясаемых внутренней борьбой странах.

На пятнадцати градусах южной широты капитан рассчитывал повернуть прямо на восток и подойти к берегам Африки приблизительно на границе Анголы и Юго-Западной Африки, к устью реки Кунене, запастись водой и на остатках топлива дойти до Китовой бухты, уже совершив «операцию Гваданьо» («Хватай»), как прозвала предприятие Леа.

Океан, тропически ленивый и жаркий, медленно вздымавший крупные пологие волны, качал яхту в сонной влажной истоме и в слепяще знойные дни, и в ночи, сверкающие звездами в небе и светящимися животными в воде. Все участники «Гваданьо» большую часть времени проводили в ленивой дремоте, простертые на палубе под тентом, поднимаясь лишь для того, чтобы добыть из холодильника пиво или облить друг друга забортной водой, не дававшей прохлады распаренным телам. Старый капитан и Сандра объединились в распивании горячего мате — парагвайского чая. Запас его старый моряк всегда возил с собой, находя наилучшим этот способ борьбы с жарой и бесконечным потением. Действительно, оба «парагвайца» были бодрее всех и, когда уставали созерцать море, часами играли в «ма-цзян» — сложнейшее китайское домино. Хуже всего жара действовала на Иво — в нем накипало раздражение против всего света. Затея с экспедицией казалась ему пустой и опасной, компаньоны — неинтересными и недостаточно уважительными к нему — хозяину яхты, оплачивавшему путешествие всей компании. Когда Чезаре, выйдя из апатии, захотел рисовать Сандру, то получил резкий отказ — не от нее, а от Иво. Лейтенант, продолжавший состоять рыцарем при Сандре, тоже получил однажды грубое замечание киноартиста, и только его военная дисциплинированность помогла избегнуть ссоры. Сандра стала избегать Иво и льнула к капитану Каллегари, опекавшему ее с добродушной нежностью.

На пятые сутки плавания пересекли экватор. Прошло еще тридцать тягучих часов угнетающей духоты, монотонного стука дизелей и отупляющего безделья. Внезапно, будто волшебным мановением, море утратило свой слепящий металлический блеск, а небо — недобрый оттенок свинцового марева. Чистый и глубокий небосвод раскинул бесконечную даль над лазурным океаном, а с юга задул ветер, крепчавший с каждым часом. Было еще не время для постоянных юго-восточных ветров мыса Доброй Надежды, но и этот ветер явился отголоском могучей циркуляции атмосферы вокруг Антарктического материка.

После застойного зноя казалось, что ветер несет знобящий холод, хотя термометр не опускался ниже двадцати градусов. Куртки, свитеры и брюки сменили прежние до предела облегченные одеяния.