– Будь добр, дорогой, выбирай слова, – строго произнесла Вера. – Я не разглагольствую, а разговариваю с тобой. Если тебе что-то не нравится или ты не способен чего-то понять, то скажи об этом прямо. Раздражает тебя моя постановка вопроса, так и признайся в этом. Ты недоволен чем-то, я вижу, только не сваливай причину своего недовольства на меня, милый…

– Прости, Верочка, просто я не люблю всяких таких рассуждений. – Смеляков наклонился и поцеловал жену в шею.

– Каких «таких»? – Она отклонилась от него.

– Мне кажется всё это бесполезной тратой времени – просто воду в ступе толчём. Не нужно никому вдумываться в то, что невозможно осознать…

– Глупый ты, – вздохнула она. – Пугают тебя какие-то вещи, останавливают. Так, кстати, с большинством в нашей стране. Впрочем, и во всём мире тоже так. Я же хочу, чтобы ты за горизонт научился заглядывать, а ты к словам придираешься… Слово «Бог» его, видите ли, испугало…

– Да не испугало меня ничего! Ты и сама в Бога не веришь.

– А я тебе вовсе не про веру толкую, не о религии говорю. Речь о другом.

– Да ни о чём нет речи! – начал раздражаться Виктор.

– Что ты злишься на пустом месте? Ты хочешь, чтобы я говорила только то, что тебе нравится? Не выйдет, милый мой!

– Не переворачивай всё с ног на голову…

– Это ты переворачиваешь. Мы спокойно говорили, и вдруг ты начал выходить из себя. А причина – всего лишь слово, которое ты не приемлешь. Мы даже не о религии говорили, о преступности, но ты взял и прицепился к одному-единственному слову!

Она возмущённо поднялась со стула и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Виктор услышал, как Вера прошла на кухню.

«Дурак, – выругал он себя. – На пустом месте устроил сцену… Надо уметь молчать. Мало ли что мне не по вкусу… И что я в самом-то деле придрался?»

Он медленно опустился на диван и удручённо свесил голову.

Дверь в комнату распахнулась.

– На твою долю заваривать чай? – услышал он голос жены.

Посмотрев на Веру печальными глазами, он кивнул, затем рывком встал и проговорил:

– Верочка, извини… Болван я, честное слово.

– Болван, – кивнула она. – Хорошо, что не злобный болван, а то бы я за тебя никогда не пошла.

Он невесело улыбнулся:

– Спасибо на добром слове.

– Ты не забыл, что вечером нам идти к Жуковым?

– Забыл! – Он виновато развёл руками.

– Ты о чём-нибудь, помимо работы, умеешь думать, Витя?

– Умею. – Он шагнул к жене и привлёк её к себе. – О тебе постоянно думаю.

Его руки скользнули к её бёдрам.

– Пусти! – тихо, но строго сказала она. – У меня чайник на плите…

– Слушай, а чего вдруг Жуковы пригласили-то нас? – Виктор отпустил Веру.

– На фильм зовут, – подсказала она.

– Ах да! – вспомнил Смеляков и шлёпнул себя ладонью по лбу. – Точно! Борька говорил, что это какой-то редкий фильм.

– «Последнее танго в Париже» Бертолуччи.

– Точно! Лена про этого режиссёра что-то рассказывала, вроде известный он очень.

– А за фильм этот, Витя, могут впаять несколько лет.

– Ну да?

– Уже был такой случай, – сказал Вера. – Владельца видеомагнитофона обвинили в том, что он устроил притон, показывал порнографические фильмы.

– Так это порнография? – растерялся Смеляков. – На кой чёрт мы идём смотреть её?

– Никакая не порнография, – успокоила его Вера. – Главную роль исполняет Марлон Брандо, а он в западном кинематографе – фигура масштабная. Очень серьёзный фильм. По нашим советским меркам, конечно, секса в этом фильме выше крыши. Но надо же нам знать культуру своих врагов, чтобы знать, как против неё бороться и бороться ли против неё вообще, верно? – Она улыбнулась.

– Ты уже смотрела его?

– Нет, книгу читала. У родителей брала. Там были фотографии из фильма. На Западе это принято: если книга экранизирована, то у неё внутри обязательно вклеен блок фотоснимков из фильма…

«Последнее танго в Париже» пробудило в Смелякове противоречивые чувства, обеспокоило откровенностью сцен и выплеснутых на экран эмоций. Впрочем, Виктор сразу согласился, что это был изысканно снятый фильм, только вот изысканность его показалась ему какой-то патологичной.

– По-моему, я ничего не понял, – признался он.

– Это не имеет значения. – Борис махнул рукой в ответ и закурил. – Ты лучше скажи, понравилось или нет.

– Пожалуй, понравилось, – признался Виктор. – По крайней мере, впечатление сильное… Но сумбурное… Словно не про людей… Вернее, про нездоровых людей.

– Вот-вот. Они и есть нездоровые. Одинокие и опустошённые. У них мозги сдвинулись на этой почве. Ничего не осталось за душой, только сексу хотят, другого общения они уже не понимают, – закивал Борис. – Мне кажется, что такие фильмы у нас надо первым экраном показывать, а не по мозгам давать за их просмотр. Тут же открытым текстом говорится, что Запад протух, скукожился. Мы «Последнее танго» должны поднять как знамя…

– Но здесь же сплошной секс! – возразил Виктор.

– И что? – вмешалась Лена. – Тебя, Витька, секс всегда пугал.

– Вовсе не пугал. Не надо вешать на меня ярлыки. Я не ханжа. Просто у нас есть общепринятые нормы морали…

– Да иди ты со своими общепринятыми! – воскликнул Борис и поднялся из кресла, чтобы взять со столика бутылку. – Кто их принимал? Уверяю тебя, что не общество… Тебе коньячку плеснуть?

– Да.

Борис наполнил рюмку Смелякова и повернулся к женщинам:

– Вам?

– Мы пригубим ещё вина, – отозвалась Вера.

– Нам всем навязывают, как думать и о чём думать, – продолжил Борис. – Центральный комитет партии решает за нас, что нам можно и чего нельзя. Какие-то старые, простите, пердуны со слипшимися мозгами указывают нам, что такое хорошо и что такое плохо. У них никаких желаний не осталось, они всё давно профукали, пропили и проели, им всё надоело, кроме власти, им ничего другого не нужно, потому-то они лезут к нам с запретами. Раз им, считают, не нужно, стало быть, и всей стране не нужно. А вот я хочу, чтобы такие фильмы появились в наших видеопрокатах. Понимаешь, Витя, хочу! Почему я не имею на это права? А у нас не то чтобы таких фильмов, у нас видеотек-то на всю Москву штуки три наберётся. Да и то не видеопрокат, а позорище какое-то. Я на Арбат заглянул в тамошнюю видеотеку и увидел такую очередюгу, каких за колбасой не бывает. Вдобавок там, оказывается, чтобы фильм взять напрокат, надо такую анкету заполнить о себе, что ахнуть можно! Вплоть до модели видеомагнитофона требуют указать. Просто Лубянка какая-то, а не видеосалон. А выбор – всего сотни полторы отечественных фильмов и мультфильмов. Удавиться от тоски можно.

– Но всё-таки фильмы должны быть понятными, – сказал Смеляков.

– Кому? Всем? Нет, Витя, когда искусство понятно всем, оно превращается в лозунг на плакате. Искусство должно производить впечатление! И чем это впечатление сильнее, тем лучше. А понимать тебе не обязательно. Важно чувствовать!

– Нет, Боря, понимать надо, – начал возражать Виктор.

– Ты помнишь фотографии моего брата? – заговорила Лена.

– Помню.

– Разве тебе надо понимать их? Разве ты задаёшься вопросом, почему женщина сидит в той или иной позе? Или почему велосипед лежит в луже? Ты вообще ни о чём не спрашиваешь, ты только смотришь и воспринимаешь.

– Ну, пожалуй, – нехотя согласился Виктор. – Только кино и книги отличаются от фотографии. Там всё наглядно, а здесь звучат мысли! Люди на экране общаются, а я не понимаю, о чём они говорят!

– Не понимаешь потому, что их невозможно понять! – со смешком ответил Борис. – Они муторные, бестолковые, бесполезные.

– Но зачем нужно рассказывать про них? – настаивал Виктор.

– Затем, что они такие! Если бы фильм был про психиатрическую больницу, ты бы не задавал такой вопрос. А эти двое, которые встречаются в пустой квартире, опустошены жизнью. Секс для них – единственная возможность забыться. На остальное им наплевать.

– Не знаю… – Виктор пожал плечами. – Может, ты и прав.