Несколько раздраженный, я снова направился в Стайлз. В отсутствие Пуаро я не знал, как мне дальше действовать. Ожидал ли Пуаро этого ареста? Что послужило его причиной?

Ответить на эти вопросы я не мог и не представлял, как мне вести себя дальше. Должен ли я сообщить об аресте Бауэрштейна остальным? Мне не хотелось признаваться самому себе, но меня тяготила мысль о Мэри Кавендиш. Не будет ли для нее это известие ужасным шоком? Я полностью отбросил прежние свои подозрения. Мэри не могла быть вовлечена в преступление, иначе я уловил бы хоть какой-нибудь намек. Но и скрыть от нее известие об аресте Бауэрштейна не было возможности. Завтра же о нем сообщат во всех газетах. И все-таки я не решался все рассказать. Если бы здесь был Пуаро, я мог бы спросить у него совета. Непонятно, что же заставило его так неожиданно отправиться в Лондон?

Однако мое мнение о проницательности Пуаро невероятно выросло. Если бы не он, мне никогда не пришло бы в голову заподозрить доктора! Да, этот странный, невысокого роста человек определенно очень умен!

Немного поразмыслив, я все-таки счел нужным сообщить Джону об аресте Бауэрштейна. Пусть сам решает, ставить ли об этом в известность всех домочадцев.

Услышав новость, Джон протяжно свистнул:

– Вот это да! Выходит, вы были правы. А я тогда просто не мог этому поверить.

– Да, это кажется странным, пока не привыкнешь к такой мысли и не убедишься, как все подходит. Что же нам теперь делать? Конечно, завтра и так все узнают.

Джон задумался.

– Неважно, – принял он наконец решение, – сейчас мы ничего сообщать не будем. В этом нет надобности. Как говорится, все и так скоро станет известно.

Однако на другой день, встав рано утром и с нетерпением развернув газету, я, к моему величайшему удивлению, не нашел в ней ни слова об аресте! Прочитал колонку с обычным несущественным сообщением об «отравлении в Стайлзе», и ничего больше! Это было совершенно необъяснимо, но я подумал, что Джепп из каких-то своих соображений не хочет, чтобы новость попала на страницы газет. Меня это немного взволновало, так как возникала возможность дальнейших арестов.

После завтрака я решил пройти в деревню, чтобы узнать, не вернулся ли Пуаро. Но не успел выйти из дома, как в одной из застекленных дверей появилось его лицо и хорошо знакомый голос произнес:

– Bonjour, mon ami!

– Пуаро! – воскликнул я с облегчением и, схватив его за руки, втянул в комнату. По-моему, никогда и никого я не был так рад видеть. – Послушайте! Я никому не сказал об аресте, кроме Джона. Я действовал правильно?

– Друг мой, – ответил Пуаро, – я не понимаю, о чем вы говорите.

– Конечно, об аресте доктора Бауэрштейна! – нетерпеливо уточнил я.

– Значит, Бауэрштейн арестован?

– Вы об этом не знали?

– Не имел ни малейшего понятия. – Немного помолчав, Пуаро добавил: – Хотя меня это не удивляет. В конце концов, мы всего лишь в четырех милях от побережья.

– От побережья? – озадаченно повторил я. – При чем тут побережье?

Пуаро пожал плечами:

– Но ведь это очевидно.

– Только не мне! Может быть, я туп, но никак не пойму, какое отношение близость побережья имеет к убийству миссис Инглторп.

– Конечно, никакого, – улыбнулся Пуаро. – Мы ведь говорим об аресте доктора Бауэрштейна.

– Ну да! Он арестован за убийство миссис Инглторп.

– Что? – воскликнул Пуаро с живейшим любопытством. – Доктор Бауэрштейн арестован за убийство миссис Инглторп?

– Да.

– Невероятно! Это было бы слишком хорошим фарсом! Кто вам это сказал, друг мой?

– Видите ли, ничего определенного никто мне не говорил, – признался я, – но он арестован.

– О да! Вполне возможно. Но он арестован за шпионаж, mon ami!

– Шпионаж?! – выдохнул я.

– Совершенно верно.

– Не за отравление миссис Инглторп?

– Нет, конечно. Если только наш друг Джепп не потерял рассудок окончательно, – спокойно пояснил Пуаро.

– Но… но мне казалось, вы сами так думали!

Удивленный взгляд Пуаро выражал недоумение – и как только мне могла прийти в голову подобная абсурдная мысль?

– Вы хотите сказать, что доктор Бауэрштейн – шпион? – медленно проговорил я.

Пуаро кивнул.

– Вы сами этого не подозревали? – спросил он.

– Никогда! Я и подумать не мог…

– А вам не казалось странным, что знаменитый лондонский специалист похоронил себя в такой деревушке? У вас не вызывала удивления привычка доктора бродить ночью по округе?

– Нет, – признал я. – Даже не обращал на это внимания.

– Он родился в Германии, – задумчиво продолжал Пуаро, – хотя уже так долго занимается практикой в этой стране, что никто о нем не думает иначе как об англичанине. Натурализовался уже лет пятнадцать тому назад. Очень умный человек… разумеется, еврей.

– Мерзавец! – негодующе воскликнул я.

– Ничуть! Напротив, патриот. Подумайте только, что он теряет. Им стоит восхищаться.

Я не мог подойти к этому так же философски, как Пуаро.

– Надо же, и миссис Кавендиш бродила с ним по всей округе! – продолжал я негодовать.

– Да. Полагаю, он находил это знакомство очень полезным, – заметил Пуаро. – Поскольку слухи соединяли их имена вместе, то любые другие выходки доктора проходили незамеченными.

– Значит, вы полагаете, что он никогда по-настоящему ее не любил? – нетерпеливо спросил я… пожалуй, слишком нетерпеливо при подобных обстоятельствах.

– Этого, разумеется, я сказать не могу, однако… Хотите, Гастингс, я выскажу мое личное мнение?

– Да.

– Оно заключается в следующем: миссис Кавендиш не любит и никогда ни на йоту не любила доктора Бауэрштейна!

– Вы действительно так думаете? – Я не мог скрыть удовольствия.

– Вполне в этом уверен. И могу объяснить почему.

– Да?

– Потому что она любит кого-то другого.

– О!

Что имел в виду Пуаро? Но меня помимо моей воли вдруг охватило странное ощущение. Правда, что касается женщин, я не тщеславен, только мне припомнились некоторые обстоятельства, воспринятые мною раньше, пожалуй, слишком легко, однако теперь, казалось, указывавшие…

Мои приятные мысли были прерваны появлением мисс Ховард. Она поспешно огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никого другого в комнате нет, затем вынула из кармана старый лист оберточной бумаги и подала его Пуаро.

– Наверху платяного шкафа, – загадочно пробормотала она и поспешно покинула комнату.

Пуаро с нетерпением развернул лист и, удовлетворенно кивнув, разложил его на столе.

– Посмотрите, Гастингс, какая, по-вашему, это буква – «Q» или «L»?

Лист бумаги оказался довольно пыльным, как будто какое-то время лежал открытым. Внимание Пуаро привлекла наклейка, на которой было напечатано: «Господа Паркинсоны, известные театральные костюмеры» и адрес – Кавендиш (инициал непонятен), эсквайр, Стайлз-Корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс.

– Это может быть «T» или «L», – сказал я, старательно изучив буквы, – но, конечно, не «Q».

– Хорошо, – подтвердил Пуаро, сворачивая бумагу. – Я согласен с вами, что это «L».

– Откуда это? – полюбопытствовал я. – Важная находка?

– Не очень. Однако она подтверждает мое предположение. Я подозревал о ее существовании и направил мисс Ховард на поиски. Как видите, они оказались успешными.

– Что она имела в виду, говоря: «Наверху платяного шкафа»?

– Хотела сказать, что нашла его именно там, – пояснил Пуаро.

– Странное место для куска оберточной бумаги, – задумчиво произнес я.

– Ничуть. Верх платяного шкафа – отличное место для хранения оберточной бумаги и картонных коробок. Я сам постоянно держу их там. Аккуратно уложенные, они не раздражают глаз.

– Пуаро, – серьезно спросил я, – вы уже пришли к какому-нибудь выводу по поводу этого преступления?

– Да… Я хочу сказать, что знаю, кто его совершил.

– О!

– Но, кроме предположений, у меня, к сожалению, нет никаких доказательств. Разве что… – Неожиданно он схватил меня за руку и потащил вниз, в волнении закричав по-французски: – Мадемуазель Доркас! Un moment, s'il vous plaît![47]