Среди камней правит закон однородности, среди деревьев — закон роста, среди людей и зверей — закон кармы.
Пламя гаснет, уходит в жар — смерть, разгорается снова — новая жизнь. И это бесконечно — это колесо жизни — сансара. Бесконечное перерождение. Первая спица в колесе жизни — это неведенье, незнание истины. Истина в том, что конечная цель мирового движения в покое. Вторая спица из двенадцати — это карма. Зная истину, сможешь подавить волнение дхарм, умиротворить и привести к внутреннему успокоению. В трансе ты погасишь дхармы, лишишь карму топлива — навсегда погаснет пламя жизни, и ты достигнешь нирваны — небытия.
Впереди неизвестный остров. Скалы отвесно обрывались в глубину океана — пристать к острову невозможно. И все же… вот глубокая трещина в скале. Сквозь нее моряки вошли в тихую лагуну. Открылся берег в пальмах, солнечные лучи играли на воде. По берегу прохаживались павлины, распуская свои сине-зеленые хвосты. Моряки ступили на землю, утомленные плаванием разбрелись по острову. Эти развели костер, те собирали кокосовые орехи, а Синдбад прилег в тени отдохнуть. Но только он смежил веки, как почувствовал, что сильные руки прижали его к земле. Над ним стояли морские разбойники. Связали, поволокли к неведомо откуда появившейся башне из черного камня, и оставили у ног бронзового истукана. Появилась первая звезда. Звезда ясная, как голос. Синдбад смотрел в проем стены и думал: «Вот и конец моим поискам. Принесут меня в жертву… Но пираты такие же как и я богохульники, также они выходят против океанских валов, неба и людей, ставят свою жизнь на кон, расплачиваются кровью. Нет, они распорядятся моей жизнью иначе… Хотя, кто знает их лихорадочные мысли, лихорадочные желания». А пираты бросили Синдбада вместе с награбленным хабаром в быстроходную лодку и вышли в ночь. Павлины исчезли, не увидел Синдбад и своих моряков.
Черная вода, лениво струящаяся за бортом, приглашала смирится со своей участью, а звезда смотрела вниз, на лодки, гонимые ветром, похожие на акулий выводок посреди гигантского вогнутого диска океана. Утром звезда попрощалась и растаяла.
Гигантская тень пробежала по морю, вобрав в себя и лодки пиратов. Это была летающая гора. Она высвободила свои корни и летела, размахивая, как крыльями, облаками. Синдбад смотрел и дивился, пираты были невозмутимы. Гора прошла небосвод и скрылась за окоемомб оставив легкие облачка, которые как пух кружились в небе.
Белокаменный город потомков Ханумана. По улицам расхаживали обезьяны в ярких нарядах, шествовали матроны со своими хвостатыми чадами, спешили во дворец правителя вельможи на колесницах. В цветах их одежд отражался весь день: розовый цвет, как остаток утренней зари, темно-синий, как намек о предстоящем вечере, золотистый, как знойный полдень. Синдбад видел белые купола храма — (белые бутоны). Громадного лежащего Будду, высеченного из благородного камня. Процессию обезьян — (цепочку муравьев). Пираты вели Синдбада дальше. Возле цирюльни седая обезьяна молоточками выводила затейливую мелодию на ксилофоне и гонгах, обезьяны помоложе пили вино, плясали, обнимали своих подруг. На базаре торговали рисом, ротарогом, сандаловым орехом, гвоздикой, мускатным орехом, носорожьим рогом, слоновыми бивнями, цветной бумагой. А вот и невольничий торг. В продаже темнокожие мужчины в татуировках и светлокожие женщины в браслетах. Чтобы не видеть позор, Синдбад закрыл глаза, тоска текла по венам его скованных рук. Подошел жующий бетель обезьяна-купец и принялся яростно торговаться с разбойниками, брызгая красной слюной. Расплатившись, он продел Синдбаду кольцо в нос и повел на цепочке в порт. Он приказал Синдбаду грузить товары на корабль. Стоило Синдбаду помедлить, как купец награждал его ударом тяжелой плети, оставляя жгучие полосы на спине. И только когда корабль был уже в море, обессиленный Синдбад забылся сном в ногах у хозяина. Его разбудили голоса. Он вышел на палубу. «Синдбад, посмотри в ту сторону. Мы подошли к островам Махараджи. Не правда ли красиво?» Небо озаряли багровые вспышки вулкана. «Это та самая гора, что летела по небу, — и вдруг он понял, что он на своем корабле, среди своих моряков и друзей-купцов. — Так что же произошло? Не понимаю… Остров павлинов, город обезьян…».
«Постой, Юсуф, а где тот человек с затонувшего корабля, которого мы недавно спасли?» — «Никого мы не спасали, ни одного незнакомца я не видел вот уже целую неделю. Только однажды альбатрос опустился на нашу палубу».
«Халид, что за птица садилась на палубу корабля?» — «Извини, Синдбад, я не помню никакой птицы. Два дня назад я видел плывущую ледяную гору с правого борта».
На островах, чтобы умилостивить богов разбушевавшегося вулкана, был объявлен праздник. Изобильное пиршество, ритуальные танцы, петушиные бои отвлекли Синдбада от неясных мыслей.
Уловили невиданно громадную черепаху. Лежала она на палубе, как небесный камень. На панцире черепахи проступал резкий черный знак. Хоть и не были робкими мореходы, но похолодели у них сердца — недоброе чувство рождал этот знак — бросая на него угрюмые взгляды повели они разговоры, что не под счастливой звездой вышли они в плавание. Тогда Аббас сказал: «Синдбад, сколько недель мы в пути и все безуспешно. Синдбад, этот знак предсказание нам свыше. Пора повернуть корабль, возвращаться к родным берегам; мы обменяли весь наш товар, мы в барыше. Синдбад, не искушай судьбу, откажись от своего замысла. Смертному никогда не стать бессмертным. Твоя гордыня опасна. Аллах велик, вернемся на родину».
Не сразу ответил Синдбад, он сказал: «Я продолжу свой путь. Кто пойдет со мной?» Никто не откликнулся. Тогда Синдбад оставил корабль, но перед тем, как сойти на берег, он перенес начертания с черепашьего панциря на свой пояс.
В приморском городе Синдбад встретил купцов-лодочников, что собрались вверх по течению за товаром в глубь страны, и он присоединился к ним. Проплывали мимо пагоды, рыбацкие селения. День был туманный. Синдбад смотрел как летели темные птицы: плавно опираясь о воздух или ровными черными махами смежая крылья. Их смутные тела обволакивал туман. Слышен был легкий свист. Птицы, летящие в тумане — красивые и страшные — это последнее, что он видел перед тем, как впал в забытье. Лихорадка скрутила его. Птицы неслись сквозь туман — в его голове. Жар был так силен, что он забыл свое имя. Временами дыхание покидало его, жизнь исчерпывалась. И тогда купцы оставили его заботам старого монаха. Не приходящего в себя монах кормил через бамбуковую трубку, поил лечебными отварами. Хворь прошла быстро, также как и схватила. Он увидел монаха в шафрановом одеянии, но не было звуков… И он бродил в горах, вспоминая себя… Однажды его глазам предстало беззвучное шествие стягов и знамен. Это с севера спускалось войско Владыки нефрита, а с юга поднялось войско Детей дракона. Панцирные войны оснащенные секирами, протазанами, боевыми молотами, кривыми мечами смешались в безумной рубке. В яростных бросках, в водоворотах биты падают, падают воины, и жизнь не удержать и стиснутыми зубами. Пьяные от крови, свирепея, круша на пути своем они летят навстречу, как камни судьбы. И Синдбад услышал звуки боя, грохот барабанов, боевой клич.
В келье монах пил чай. Синдбад вошел и спросил: «Чем закончится битва в ущелье?» Монах ответил: «Дети дракона сломают хребет войску Владыке нефрита, обратят в бегство и сбросят остатки в озеро». — «Твоя осведомленность удивительна. Я ищу путь к бессмертию, не поможешь ли советом?» Монах ответил: «Все, что постигнешь на своем пути, тебе уже известно, только обрати глаза внутрь. Ничего нового не придет — все твое ты уже носишь в себе. Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего — одно во всем и все в одном. Мир — это ожерелье, сверкающее на солнце, и в каждом камне отражаются остальные. Нирвана и есть сансара, они ничем не отличаются. Вещи определяются только во взаимном отношении, отношения их непостоянны, связи их относительны. А все остальное — ложно, преходяще, иллюзорно. В отдельности вещи пусты — это и есть их „таковость“ — тахтата. И если отбросить причины и условия (то есть отношения), то мир равен абсолюту, сансара равна нирване, человек равен Будде. Каждый человек по природе Будда, но не каждый это сознает. Истину невозможно передать словами, истину можно только прозреть. Просветление — дуньу — это полное единение с миром — космическим телом Будды, это то состояние, когда путь и путник есть одно целое и нет противоречий. Именно просветление — путь спасения, преодоления страданий. Чтобы достигнуть просветления, Бодхихарма девять лет медитировал в своей пещере, сидя перед стеной. Он говорил: не опирайтесь на слова и учения, чтобы стать просветленным не нужен учитель. Позже Хуэйнэн говорил: просветление можно испытать в любом месте, в любое время, за любым занятием. Если ты доверяешь чистоте своей природы, просветление придет естественно, как дождь. Цзо-ван — сидячая медитация нужна, как посох, только тем, у кого не развита интуиция. Но наша медитация иная, нежели у йогов. Йоги сосредотачиваются на одной мысли, мы, буддисты чань, в созерцании рассредотачиваемся, объемля все мысли и ни на одной не останавливаясь. Просветление не достичь насильственным путем, поэтому наше непреднамеренное просветление подлинно и окончательно, а йоги без тренировки утрачивают достигнутое. Больше мне нечего сказать, просветление не передашь, его можно только испытать.»
