Голос Джинджер гулко отдавался от по-прежнему голых, твердых стен святилища:

– Я была в таком восторге – я же никогда не видела этого дома, а он знаменит, ну, как «Тиара» в «Унесенных ветром» или даже «Грейсленд». Мы стояли в холле, я только на секунду отвернулась посмотреть на фрески неба на потолке, а потом глянула обратно – Пуф! – а Князя не было. Вознесся.

– Боже милосердный!

Будто пораженный божественной молнией, дьякон Крили Пэтч покачнулся на толстых ногах, рухнул на узловатые колени, сел.

– Началось.

С бьющимся сердцем, моргая, он сидел на бетоне, разбросав согнутые в коленях ноги, шевелил губами, но никаких при этом членораздельных звуков не издавал. Даже в спокойные моменты он обильно потел, а сейчас просто потек. Подмышки жесткой накрахмаленной рубашки, волосатая грудь и спина уже промокли, и скоро должны были проступить пятна на блестящем черном костюме. На жестких клочках волос над ушами выступила испарина, на затылке тоже и уже потекла по шее. Сняв сильные очки, дьякон промокнул кустистые брови и костяной купол лысины большим клетчатым платком. Он поднялся на колени, закрыл глаза и ждал божественного прикосновения, знаменующего вознесение на небо.

– Я готов, Господи!

– …и только одежда от него осталась: рубашка, брюки, белье, кучей на полу поверх туфель и носков. Вроде как Злая Колдунья из «Волшебника страны Оз», когда Дороти плеснула на нее водой, – только это, конечно, совсем не то, потому что преподобный Дун, он Князь Света и вознесся прямо на небо, через потолок, наверное, а не… ну, понимаете…

Джинджер показала на пол, чуть слева от коленопреклоненного и покрытого потом Пэтча.

Вообще-то испарина прошибла дьякона еще до ошеломительных известий Джинджер. В предвидении возвращения преподобного из проповеднического турне по Западному Теннесси и Кентукки, когда с ним почему-то не удавалось связаться, Пэтч заехал в «Маяк» посовещаться насчет расписания изучения Библии на следующие месяцы – библейские курсы были его специальностью. Он постучал в дверь кабинета Дуна, увидел, что она приотворена, и заглянул. Преподобный явно еще не вернулся, и Пэтч на секундочку зашел набросать записку на настольном календаре Князя.

Естественно, он не стал бы совать нос, но его внимание привлекла стопка неоплаченных счетов. И не только счетов, но и угрожающих писем из банка, от автобусной компании, от составителей книги гимнов, от типографии. Как это могло быть? Дети Света были паствой щедрой, радостно отстегивали двадцать процентов, а не скупую десятину, как баптисты. Двадцать процентов – такая была идея у Дуна с самого начала, и сундуки должны были быть полны.

Князю Света являлись видения, но не их детальная проработка, и Пэтч подумал, не вложил ли Князь слишком много ресурсов в запуск дирижабля. Привязанный к крыше воздушный гелиевый шар в виде ангела, излучающий стробированный свет из глаз, должен был быть виден, как гордо провозглашал Князь, «из семи штатов, если не из восьми. Маяк, указующий жаждущим душам путь к нашей церкви». А может быть, преподобный слишком неосмотрительно приобрел для церкви такое больше здание. Да, конечно, холм, где расположился «Маяк», доминировал над Гатлинбургом, и плоская крыша идеально подходила для массового Вознесения, как и внутренняя стальная лестница, ведущая на крышу из святилища. Толстые непробиваемые стены здания и стальные двери также могли бы послужить пастве еще долго после Вознесения, в годы Скорбей, если кто-то из Детей Света останется, когда первая волна уйдет на небо. Но… крыша текла, стенам не хватало гидроизоляции, проводка вся алюминиевая, потолок с асбестом, а всего хуже – отопление и кондиционер для огромного бетонного сарая должны были сжирать все средства.

Пэтч еще крепче зажмурился, не замечая лужиц пота, скапливающихся в складках кожи, пока он стоял на коленях, потому что – у него тени сомнения не было – в списке св. Петра на Вознесение он должен был стоять сразу вслед за Князем.

– Так и было! – объясняла Джинджер горстке верных, неровным кругом стоящих около Пэтча, разинув рты от изумления. – Вознесся! Прямо у меня на глазах. Я тут же прибежала и рассказала дьякону Пэтчу. Нет-нет, с ним ничего – его просто потрясли вести. Мне кажется, он сейчас молится…

Не слыша разговора у себя над головой, Пэтч почувствовал стекающую по лопатке струйку пота; она слилась с такой же, образовав на пояснице виртуальный Нил. Попытался заговорить – но голос ему изменил. «Соберись, ты! – шепнул ему тихий, но очень разумный голос из какого-то дальнего угла черепа. – Этим людям надо сказать, что делать, или они впадут в панику».

– Точно как в «Титанике», – говорила тем временем Джинджер хористкам, снующим в платьях Вознесения, подобно перепуганным мышам. – Помните? Когда пассажиры первого класса надели спасательные жилеты и пошли к шлюпкам? Но если все будут сохранять спокойствие, все будет хорошо. Теперь построимся и по порядку – к лестнице на крышу. Бетси, запусти оповещение по телефону, сообщи всем, кто еще не пришел к «Маяку», что Вознесение началось.

Вознесение! От грома этого слова мозги у Пэтча поплыли лужей. Он остался стоять на коленях, с отвисшей челюстью, таращась на пол невидящими глазами. Полуобернулся на звук хлопнувшей двери, замотал головой, чтобы собраться с мыслями. Испустил резкий и – да, презрительный – вздох. Он всегда полагал, что, когда начнется Вознесение, именно он поведет Достойных на Небеса. В конце концов, именно он цитировал строки Писания в присутствии Князя. Он, Пэтч, был предан, предан замыслу Господа, он вел жизнь аскета, он проповедовал Слово куда раньше, чем забрел в этот город Шикльтон Дун.

– Зачем же ты первым взял Дуна, о Господь? – вопросил он, возводя открытые глаза горе.

– Затем, – ответила Джинджер откуда-то у него из-за плеча, – что преподобный Дун был Князем Света, новым Мессией, Тем, кто Избран.

Пэтч костяшками пальцев потер взмокшие виски, пульсирующие тревогой и осознанием. Да, он, аки Фома, усомнился. Что, если Господь оставил меня здесь ради неверия моего? Одного, пред лицом Антихриста и Времен Скорбей?

Нет. Не может этого быть. Пэтч снова обдумал все с начала и до конца. Пусть пути Господни неисповедимы, но ведут они к цели. Итак, какова же Его цель, когда Он оставляет меня распростертого на полу, а Дуна возносит к Небесам? Разве не я основал эту церковь? Разве не я бродил по улицам, проповедуя грешникам Гатлинбурга, приезжим и местным, предупреждая их о пришествии Скорбей, об адском огне, о необходимости спасения. И не моя была вина, что их больше привлекали дикие медведи, соленые ириски, откровенные футболки и торговые ряды. Не моя вина, что меня презирали местные церкви за ревность к Господу, что полицейские лакеи Торговой Палаты предупреждали меня, чтобы «сбавил тон».

А потом однажды я встречаю Дуна возле Музея Библии Живой; он ищет, по его словам, «благотворительное предприятие». Я его просвещаю Даниилом и Иезекиилем, рассказываю ему пророчества Откровения, говорю о душах, жаждущих спасения, мириадах туристов, прибывающих каждый год в наш маленький городок, швыряющих деньги на непристойные пустяки. Я говорю ему о моей церкви воинствующей. Он предлагает мне помощь, и я беру его к себе.

Беру к себе? Как бы не так, это он берет все себе, меня понизив до дьякона. Меня, постигшего призвание священнослужителя Божия.

Джинджер потянула его за локоть, Пэтч отстранился, погруженный в свои попытки проникнуть разумом Божественный Замысел. Он покачивался, закрыв глаза ладонями.

Почему Дун? Надо отдать ему должное, словом он владел. Мастер проповеди и обращения. Он излучал некую ауру, хотя больше напоминал не пророка древности, а павлина. При плюгавой фигуре и простой роже у него был загар цвета старой бронзы, а зубы у него были не то что у меня – белые, как крылья ангелов. Длинные и густые черные волосы, как у Иисуса, хотя не светлые, как у Господа, а черные. Да, Дун мог своими речами из гадюки сделать комнатную собачку. За ним шли, как за Гаммельнским Крысоловом, каждое его слово ловили.