Голод разбудил меня вскоре после полуночи. Некоторое время я лежал без сна, прислушиваясь к бурчанию в животе. Я закрыл глаза, но мне так хотелось есть, что меня мутило. Тогда я встал и пошел к столу. Вечером там стоял поднос со сластями, но слуги убрали его. Некоторое время я боролся с собой, но мой желудок вскоре взял верх над благоразумием.

Открыв дверь комнаты, я шагнул в слабо освещенный коридор. Двое часовых, которых там поставил Верити, вопросительно посмотрели на меня.

– Умираю от голода, – сказал я им. – Вы не знаете, где здесь кухня?

Нет такого солдата, который не мог бы ответить на этот вопрос. Я поблагодарил их и пообещал, что принесу им что-нибудь перекусить, и осторожно двинулся по темному коридору. Когда я спускался по ступенькам, мне казалось очень странным, что под ногами не камень, а дерево. Я шел, как меня учил Чейд, – бесшумно передвигая ноги, держась в тени, у самых стен, там, где доски пола меньше скрипели. И притом со стороны никто бы не заметил, что я пускаюсь на все эти ухищрения, – просто мальчик идет по коридору.

Похоже, все обитатели замка крепко спали. Несколько стражников, которых мне пришлось миновать, дремали, никто из них меня не окликнул. В то время я приписал это моей ловкости; а теперь думаю, что они сочли тощего взъерошенного парнишку не стоящим внимания.

Кухню я нашел легко. Это была просторная комната, пол и стены ее были выложены камнем для защиты от огня. Там было три огромных очага, огонь во всех трех был тщательно засыпан на ночь. Несмотря на поздний (или ранний, это как посмотреть) час, здесь было светло. Кухня замка никогда не спит полностью. Я увидел закрытые сковороды и ощутил запах дрожжевого теста, оставленного на ночь. Большой котел тушеного мяса на краю одного очага был еще теплым. Заглянув под крышку, я решил, что никто не заметит, если я немного подкреплюсь. Я пошарил вокруг и вскоре нашел все, что мне было нужно. От завернутой буханки хлеба на полке я отломил хрустящую горбушку, а в бочке с ледяной водой обнаружилась кадушка с маслом. Это было как раз то, чего мне не хватало: не изысканные яства, а добрая вкусная еда.

Я уже доедал вторую миску мяса, когда услышал шорох и легкие шаги. Я поднял глаза и постарался обезоруживающе улыбнуться, в надежде, что здешняя повариха окажется такой же мягкосердечной, как Сара из Оленьего замка. Но это оказалась не кухарка, а горничная. Она шла, кутаясь в одеяло, накинутое на плечи поверх ночной рубашки, на руках она держала ребеночка. Служанка рыдала. Я смущенно отвел глаза.

Она едва удостоила меня взглядом. Положив запеленатого малыша на стол, она достала миску и зачерпнула холодной воды, все время что-то бормоча. Потом склонилась над младенцем.

– Вот, мой миленький, мой ягненочек. Вот, мой дорогой. Это поможет. Выпей немножечко. Ой, миленький, неужели ты не можешь даже глотать? Ну, открой ротик! Ну… Ну, давай открой ротик.

Я не мог не смотреть на них. Она неловко держала миску и пыталась лить воду в рот ребеночка. Второй рукой она открывала ему рот, применяя гораздо больше силы, чем любая виденная мною мать. Служанка наклонила миску, и вода выплеснулась. Я услышал приглушенное бульканье и потом кашляющий звук. Когда я вскочил, чтобы сделать что-нибудь, из свертка высунулась голова маленькой собаки.

– О, он снова задыхается! Он умирает! Мой маленький Шалунишка умирает, и никому, кроме меня, нет до этого дела. Он хрипит, а я не знаю, что делать, и мое солнышко умирает! – она прижимала к себе собачку, а та кашляла и задыхалась, бешено тряся маленькой головкой, потом затихла.

Если бы я не слышал затрудненного дыхания, то готов был бы поклясться, что бедный песик умер на руках у хозяйки. Его темные глаза встретились с моими, и я ощутил всю силу ужаса и боли маленького существа.

«Не бойся, все хорошо», – постарался мысленно внушить ему я.

– А ну-ка, – услышал я свой голос, – не сжимай его так, этим ты ему не поможешь. Он едва дышит. Поставь его. Разверни одеяльце. Пусть сам решает, как ему удобнее всего. Когда он так запеленат, ему слишком жарко, он пытается вдохнуть и тут же давится. Поставь его.

Служанка была на голову выше меня, и на миг я испугался, что она не послушается, но девушка позволила мне взять собаку у нее из рук и развернуть несколько стеганых одеял. Я поставил песика на стол.

Маленькое существо ужасно страдало. Он стоял, голова его висела между передними ногами, грудь и мордочка были скользкими от слюны, живот – раздувшимся и твердым. Он снова начал давиться и кашлять. Он широко открыл пасть, губы оттянулись, оскалив острые зубки. Цвет языка свидетельствовал о непомерных усилиях. Девица пискнула и кинулась вперед, пытаясь снова схватить его, но я грубо ее оттолкнул.

– Не трогай его! – прикрикнул я на нее. – Он хочет, чтобы его вырвало, но не может, когда ты его сжимаешь.

Она остановилась.

– Вырвало?

– Он выглядит и ведет себя, как будто у него что-то застряло в глотке. Мог он добраться до костей или перьев?

Она потрясенно уставилась на меня.

– В рыбе были кости, но только очень маленькие.

– Рыба? Какой дурак подпустил его к рыбе? Свежая она была или тухлая?

Мне случалось видеть, как худо бывает собакам, когда они добираются до протухшей выпотрошенной лососины на берегу реки. Если маленький песик сожрал что-то в этом роде, ему не выжить.

– Та же самая форель, которую я ела за обедом.

– Ну что ж, по крайней мере, это, видимо, не ядовито. Тогда это просто кость. Но если она уйдет вниз, то может убить его.

Горничная ахнула.

– Нет, не может! Он не должен умереть! Он поправится. У него просто испортился желудок. Я его слишком много кормила. Он поправится. Откуда ты, поваренок, разбираешься в собаках?

Я наблюдал за очередным приступом судорожной рвоты у песика. Ничего не выходило, кроме желтой слюны.

– Я не поваренок, я псарь. Личный псарь Верити, если хочешь знать. И если мы не поможем этому маленькому глупышу, он умрет.

Я схватил ее маленького питомца. Девица смотрела на меня со смесью благоговейного страха и ужаса.

«Я стараюсь помочь», – нашептывал я. Песик не верил мне. Я разжал его челюсти и запустил два пальца ему в глотку. Собачка стала давиться еще сильнее и изо всей силы царапала меня передними лапами. Когти его, кстати, требовали подрезания. Кончиками пальцев я нащупал кость. Я пошевелил ее и почувствовал, что она поддается. Но кость застряла поперек маленькой глотки. Собачка приглушенно завыла и яростно забилась в моих руках. Я отпустил ее.

– Что ж. Сам он от этой кости не избавится, – заключил я.

Я оставил служанку хныкать и причитать над песиком. По крайней мере, она не хватает и не тискает его. Я достал немного масла из кадки и положил его в свою миску из-под мяса. Теперь мне нужно было что-то вроде крючка, но не слишком большое. Я порылся в ящиках и наконец нашел изогнутый металлический крючок с рукояткой. Возможно, им пользовались, чтобы вынимать горшки из огня.

– Сядь, – приказал я девице.

Она очумело уставилась на меня, но послушно села на скамейку, на которую я ей указал.

– А теперь зажми его между коленями и не отпускай, как бы он ни царапался, ни брыкался и ни визжал. И придерживай его передние лапы, чтобы он не процарапал меня до ребер, пока я буду помогать ему. Поняла?

Горничная глубоко вздохнула, потом сглотнула и кивнула. Слезы ручьями бежали по ее лицу. Я поставил собаку к ней на колени и положил руки девицы на спину песика.

– Держи крепко, – сказал я ей и зачерпнул комочек масла. – Я хочу смазать ему глотку жиром. Потом мне придется раскрыть ему пасть и выдернуть косточку. Ты готова?

Девушка кивнула. Слезы больше не лились, губы ее были сжаты. Я был рад, что в ней нашлась хоть какая-то сила воли, и кивнул в ответ.

Запихнуть ему в глотку масло было легко. Однако оно заткнуло песику горло, и ему стало еще страшнее. Мое самообладание содрогнулось под волнами его ужаса. У меня не было времени на нежности. Я силой развел его челюсти и запустил крючок в глотку. Я надеялся, что крючок не воткнется в плоть. Ну а если бы это и произошло, песик, если ему не помочь, все равно был обречен. Я повернул инструмент у него в горле, а пес извивался и визжал и описал всю хозяйку. Крючок зацепил кость, и я потянул ровно и уверенно.