Не то чтобы я чувствовал себя обязанным защищать Баррича, просто мое состояние не имело к нему никакого отношения. Так что я ответил что-то вроде того, что он, мол, в другом городе, на расстоянии нескольких миль отсюда, и вряд ли может отвечать за то, что попадает мне в рот.

Леди подошла на несколько шагов ближе.

– Но он же никогда не учил тебя ничему другому, верно? Он ведь никогда не советовал тебе не пить?

В южных странах есть поговорка: «Истина в вине». Наверное, немного истины есть и в эле. Во всяком случае, в эту ночь какую-то часть истины я высказал.

– На самом деле, моя леди, он был бы крайне недоволен мною сейчас. Первым делом он бы выбранил меня за то, что я не встаю, когда ко мне обращается леди. – тут я поднялся. – А потом он бы стал читать мне длинную нотацию о том, как должен вести себя человек, в котором течет кровь принца, пусть даже у него нет никакого титула. – Я попытался поклониться и, когда мне это удалось, совершил еще больший подвиг, взмахнув рукой и выпрямившись. – Так что добрый вам вечер, прекрасная Леди Сада. Желаю вам приятной ночи и избавляю вас от присутствия моей неотесанной персоны.

Я уже достаточно отошел к арке в стене, когда она окликнула меня:

– Подожди.

Но мой желудок издал тихое протестующее ворчание, и я сделал вид, что не расслышал. Она не пошла за мной, но я чувствовал, что леди не спускает с меня глаз, и поэтому старался держать голову высоко и идти твердо, пока не вышел из кухонного двора. Я с трудом дотащился до конюшни, где меня вырвало в навозную кучу, после чего заснул в чистом пустом стойле, поскольку ступеньки к комнатам Баррича оказались слишком крутыми.

Но юности свойственно поразительно быстро приходить в себя, особенно когда чувствуется опасность. На следующий день я встал на рассвете, поскольку знал, что Баррич должен вернуться после полудня. Я вымылся в конюшнях и решил, что рубаху, которую носил последние три дня, следует заменить. Я совершенно уверился в этом, когда в коридоре ко мне снова обратилась та же леди. Она оглядела меня сверху донизу и, прежде чем я успел заговорить, сказала:

– Смени рубашку. – И потом добавила: – В этих гамашах ты выглядишь как аист. Скажи мастерице Хести, что они требуют замены.

– Доброе утро, леди, – поздоровался я.

Это был не ответ, но больше мне ничего не пришло в голову. Я решил, что эта женщина очень эксцентрична, даже больше, чем леди Тайм. Лучшей линией поведения будет ее рассмешить. Я ожидал, что она отойдет в сторону и отправится своей дорогой, но она продолжала удерживать меня взглядом.

– Ты умеешь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте? – требовательно спросила она.

Я молча покачал головой.

– Значит, поешь?

– Нет, моя леди.

Она огорчилась:

– Тогда, может быть, тебя учили декламировать поэмы и учебные стихи – о травах, лекарствах и навигации… Ну, всякое такое?

– Только то, что относится к уходу за лошадьми, ястребами и собаками, – почти честно ответил я.

Баррич настаивал, чтобы я этому учился, Чейд рассказывал о ядах и противоядиях, но предупреждал, что это не общеизвестные факты и что о них нельзя болтать.

– Тогда ты, конечно, танцуешь? И умеешь сочинять стихи?

Я вконец смутился.

– Леди, я думаю, вы меня с кем-то перепутали. Может, вы думали об Августе, племяннике короля? Он на год или на два моложе меня и…

– Я не ошиблась. Отвечай на мой вопрос! – потребовала она почти визгливо.

– Нет, моя леди, предметы, о которых вы говорите, для тех, кто… рожден в законном браке. Меня этому не обучали.

При каждом отрицательном ответе она казалась все более и более огорченной. Она все сильнее сжимала губы, ее карие глаза потемнели.

– Я этого так не оставлю! – заявила она и, взметнув вихрь юбок, поспешила прочь по коридору.

Через мгновение я пошел в свою комнату, сменил рубаху и надел пару самых длинных гамаш, которые у меня были. Я выбросил леди из головы и погрузился в гущу дел.

После полудня, когда вернулся Баррич, шел дождь. Я встретил его у конюшен и принял поводья лошади, когда он неловко соскочил с седла.

– Ты вырос, Фитц, – заметил он и критически оглядел меня, как будто я был лошадь или собака, которая вдруг начала подавать надежды. Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, потом покачал головой и фыркнул. – Ну? – спросил он, и я начал свой доклад.

Баррич отсутствовал не больше месяца, но тем не менее хотел знать все до малейших подробностей. Он шел рядом со мной и слушал, пока я вел его лошадь в стойло и потом чистил ее.

Меня удивляло, как сильно он иногда походил на Чейда. Они очень похоже требовали точных деталей в рассказе о событиях прошлой недели или прошлого месяца. Научиться докладывать Чейду было не так трудно; он просто сформулировал то, чего долгое время требовал от меня Баррич. Только через много лет я понял, как похоже это было на доклад солдата командиру.

Другой человек, выслушав мой рассказ о том, что произошло за время его отсутствия, пошел бы на кухню или вымылся. Но Баррич настоял на том, чтобы пройтись по стойлам, при этом он останавливался поболтать с грумом или тихо пошептаться с лошадью. Подойдя к старой гнедой, принадлежавшей приезжей леди, Баррич остановился. Несколько минут он молча смотрел на лошадь.

– Я объезжал ее, – сказал он внезапно. При этих словах лошадь повернулась, чтобы взглянуть на Баррича, а потом тихо заржала. – Шелковинка, – негромко произнес он и погладил мягкий нос, потом вдруг вздохнул. – Значит, леди Пейшенс здесь. Она тебя уже видела?

Это был трудный вопрос. Тысяча мыслей сразу столкнулись у меня в голове. Леди Пейшенс Терпеливая, жена моего отца и, судя по многим сведениям, та, кто более всех виновата в том, что мой отец оставил двор и меня. Вот с кем я болтал на кухне, вот кого пьяно приветствовал! Вот кто расспрашивал меня утром о моем образовании! Барричу я пробормотал:

– Нас официально не представили, но мы встречались.

Он удивил меня, рассмеявшись.

– У тебя все на лице написано, Фитц. Я по одному твоему виду могу сказать, что она мало изменилась. Первый раз я встретил ее в саду ее отца. Она сидела на дереве. Она потребовала, чтобы я вытащил занозу из ее ноги, и тут же сняла туфлю и чулок, чтобы я мог это сделать. Прямо у меня на глазах. И она вовсе не имела никакого представления о том, кто я такой. Как и я о ней. Я думал, что она горничная. Это было давным-давно, конечно, и даже за несколько лет до того, как мой принц ее встретил. Думаю, я тогда был не намного старше, чем ты сейчас. – Он помолчал, и лицо его смягчилось. – А у нее была жалкая маленькая собачонка, которую она всегда носила с собой в корзинке. Собачонка вечно скулила, и ее рвало клочьями собственной шерсти. Ее звали Снежинка. – Он снова помолчал и улыбнулся почти нежно. – Надо же, вспомнить такое через столько-то лет!

– Ты ей понравился, когда она в первый раз тебя увидела? – спросил я бестактно.

Баррич посмотрел на меня, и глаза его стали непроницаемыми. Человек исчез за этим взглядом.

– Больше, чем нравлюсь сейчас, – огрызнулся он. – Но это к делу не относится. Давай-ка, Фитц, расскажи, что она думает о тебе.

Это тоже был трудный вопрос. Я стал вспоминать впечатления от наших встреч, сглаживая детали, насколько смел. Я уже наполовину закончил рассказ о моем садовом приключении, когда Баррич поднял руку:

– Хватит!

Я замолчал.

– Когда ты вырезаешь куски из правды, чтобы не выглядеть дураком, то говоришь как слабоумный. Так что начни-ка лучше сначала.

Так я и сделал и не скрыл от него ничего – ни своего поведения, ни комментариев леди. Закончив, я застыл в ожидании приговора. Но он протянул руку и похлопал по носу верховую лошадь леди.

– Некоторые вещи со временем меняются, – сказал он наконец, – а некоторые нет. – Он вздохнул. – Что ж, Фитц, это на тебя похоже – ты всегда лезешь на глаза людям, которых должен избегать. Уверен, что это будет иметь последствия, но у меня нет ни малейшего представления о том, какие именно. А раз так, нет никакого смысла беспокоиться. Давай посмотрим на щенят Крысоловки. Говоришь, у нее шестеро?