— Сын у вас, — сказала акушерка, показывая мне крохотное тельце. — Поздравляю!

Я только слабо кивнула, уплывая в сонную дрёму…

Проснулась я уже в палате, где кроме меня было ещё пять штук баб разной масти и возраста. Они успели скорешиться между собой и активно обсуждали свой новый статус. Я разбирала отдельные слова, но вмешиваться в счастливую воркотню этих глупых куриц у меня не было ни малейшего желания. Отвернувшись носом к стенке, я думала, и мысли мои были невесёлыми.

Забирать ребёнка мне никак нельзя — это было ясно как божий день при хорошей погоде. Кто я есть на земле нашей грешной? Ни типа работы, ни как бы мужа — что я буду делать с этой крохой в гордом одиночестве? Родовые муки — это только увертюра (я о них уже и забыла), а вот все эти предстоящие визги-писки-какашки-болячки… На моей молодой жизни можно ставить большой и очень жирный крест — куда я с четырёхкилограммовым камнем на шее? Ни погулять, ни оттянуться, ни развеяться… Конечно, особи мужского пола, желающие забраться ко мне в койку, найдутся — не я первая, не я последняя, — вот только надолго ли? Во всяком случае, рассчитывать на заарканивание бесхозного сироты-дипломата более не приходится — эти сироты весьма разборчивы. И самостоятельную карьеру сделать не получится — какая может быть карьера при ребёнке? Какому работодателю я такая нужна? А денег дитятко требует немеряно… Да, мама и Петрович помогут, я в этом не сомневалась, но не буду же я, великовозрастная девица (да ещё с непонятно откуда взявшимся киндером), вечно висеть у них на шее? Вот ведь жизнь гадская…

От тяжких дум меня отвлекло прикосновение к моему плечу мягкой женской руки и голос:

— Как вы себя чувствуете? Пора кормить вашего малыша.

Я нехотя повернула голову. Возле моей постели стояла круглолицая медсестра, чем-то напоминавшая приснопамятную тётку-ватрушку, обслуживавшую меня у сотника Верта в далёком Ликатесе; на её губах играла доброжелательная улыбка.

«Чё лыбишься, дура» — зло подумала я, а вслух сказала:

— Я хочу поговорить с главврачом.

Врач выслушал меня внимательно и без улыбки. Когда я закончила свою пламенную речь, содержание которой сводилось к тезису «Ну и нах мне сдался этот ребёнок?», он чуть помолчал, потом вздохнул и произнёс устало:

— Это ваше право. Подпишете бумаги, и всё. Уговаривать я вас не буду.

Мне почему-то стало стыдно, и я ляпнула:

— Ну, я не насовсем хочу его оставить. Пусть он немного подрастёт, а я тем временем приподнимусь, и заберу его обратно.

— Нет, девушка, — это слово прозвучало как-то презрительно, — так не получится. Или вы берёте своего ребёнка, или вы от него отказываетесь. Насовсем — со всеми вытекающими.

В висках у меня нудно застучали назойливые молоточки. «Насовсем? Совсем-совсем насовсем?» — растеряно подумала я.

— А… А можно я его покормлю… напоследок? — робко спросила я, стараясь глядеть в сторону.

В глазах у доктора мелькнул странный огонёк.

— Можно. Даже, пожалуй, нужно. Марина Васильевна!

Ватрушка распеленала аккуратный свёрточек, и я увидела игрушечного человечка. Да, игрушечного, но — человечка… Человечек тихо покряхтывал и слегка шевелил ножками и ручками. И глаза у него были… Я слышала, что глаза у новорождённых бессмысленные, но у этого моего игрушечного человечка во взгляде ясно читался вопрос: «Ну что, Активиа? Что мы будем делать?». Я сглотнула засевший в горле комок.

Левая ручка малыша была стиснута в кулачок. Я осторожно разжала тонкие пальчики — на крохотной ладошке лежал маленький клочок ваты.

— Шепоток, — прошептала я. — Ах ты, хапуга…

А когда я приложила его к груди — я всё сделала правильно, хотя меня этому никто не учил, — и губы человечка обхватили мой набрякший сосок, на меня такое накатило — похлеще оргазма (хоть и по-другому, конечно). «Да чтобы я кому-то его отдала? — мелькнуло в моей голове. — А вот хрен вам — не отдам!»

Вслух я ничего не сказала, но главврач, похоже, умел читать мысли (или, что вернее, у него был большой опыт в таких делах).

— Отбой боевой тревоги, Марина Васильевна, — весело сказал он. — Молодая мамаша одумалась — в ней проснулся материнский инстинкт.

И улыбнулся по-доброму.

Здоровенные хлопья снега падали медленно и торжественно. Голые ветки деревьев обросли белой шубой, а фонари надели на головы пушистые ватные колпаки. Зима…

Я не спеша катила коляску по тополиной аллее, тянувшейся вдоль нашего дома. Мне некуда было спешить: проблемы надо решать по мере их поступления, а на ближайший час моей основной и единственной задачей было выгуливание Шепотка. Я его так и называла: во-первых, папаша его, Шумву-шах, проходил у меня под кличкой Шумок; во-вторых, его отпрыск оказался на диво спокойным ребёнком — диких визгов не устраивал, даже когда был мокрым по уши, а если и возмущался, то как-то негромко — шёпотом. И даже официальное имя сыну я дала по шелестящему созвучию: Шура, то есть Саша. Шепоток безмятежно спал (интересно, что за сны ему сняться, и снятся ли вообще?), а я знай наматывала метры между домами, школой и детским садом. Деревьев у нас в районе множество — целый парк, можно сказать, так что гулять — одно удовольствие, особенно когда не надо никуда торопиться.

На полог коляски шлёпнулась снеговая кучка.

Я смахнула её варежкой и подняла голову.

На ближайшем дереве сидела ворона — та самая. Здрасьте, давно не виделись…

— Ну что, — сказал я, глядя на птицу, — может, познакомимся? Или ты будешь и дальше хранить инкогнито?

Ворона высокомерно молчала, однако её молчание казалось многозначительным.

Вообще-то я не очень верила, что эта пернатая тварь на самом деле не совсем птица, а совсем не птица, но уж больно назойливо она меня преследует. И к тому же у меня не было оснований сомневаться в том, что Эххленд существует — доказательство тихо посапывало в коляске. Шепоток был не простым ребёнком — в этом я уже успела убедиться.

Ворона слегка подпрыгнула, раскачивая ветку, на которой сидела, — снег посыпался прямо на меня миниатюрной лавиной.

— Хорош выпендриваться! — разозлилась я, отряхиваясь. — Или давай знакомиться, или лети куда подальше, не фиг тут мне снеговой душ устраивать. Ну? Как тебя зовут?

Ворона подумала и хрипло выдала:

— Каг-га!

Клёво… Я вспомнила, как года два назад мы с Кристинкой ездили в Хельсинки — ну, искупаться в аквапарке и вообще. А на границе, пока мы ждали, я увидела надпись над типа обменным пунктом (или чем-то в этом роде): «Kassa». Дело было поздно ночью, и я почему-то (наверно, с недосыпу) прочла эту надпись по-русски, повернув третью и четвёртую буквы. Мы потом с Кристой часа полтора не могли успокоиться — ржали на пару, как сумасшедшие: надо же — «Кагга»! Глупость вроде, а запомнилось…

— Кагга, значит, — протянула я, разглядывая птицу. — Очень приятно. Ну, а как меня зовут, ты, наверно, знаешь: Алина я, хотя там у вас меня звали немножко по-другому. Вот и познакомились…

Однако продолжить беседу с вороной мне не удалось — я услышала за спиной чьи-то шаги. Повернулась — и обмерла: Славик, собственной персоной! Ох, бли-и-и-ин…

Испугалась я здорово, врать не буду, — дяди Лёши рядом не было, за широкую спину не спрячешься. Но испугалась я не столько за себя, сколько за свою крохотульку — кто его знает, что у этого идиота на уме? Чувствуя, как у меня внутри всё холодеет, я поспешно загородила собой коляску, готовая защищать моего детёныша зубами и когтями, пусть даже без всякой надежды на победу в неравном бою.

— Не подходи! — прошипела я. — Орать буду на всю улицу!

Славка послушно остановился в трёх шагах от меня, не делая никаких агрессивных телодвижений.

— Не бойся, — проговорил он мятым голосом и замолчал.

Я молча ждала, что будет дальше.

А он тоже молчал, опустив глаза, и ковырял снег носком ботинка. Прям немая сцена какая-то…

— Ну, и что дальше? — не выдержала я. — Зачем пришёл?