Закат догорал золотистым огнем, на его фоне четко рисовались черные линии безлистых веток, а впереди, в лесу, разноголосо неистовствовали дрозды. Потом сразу все исчезло, как только он услышал вкрадчивые, приглушенные звуки пилы. Они то утихали на несколько минут, то с явственной торопливостью возникали вновь. Нетрудно было догадаться, что человек пилит воровато, с опаской. Ярослав мгновенно повернул туда. Бесшумно и незаметно он подобрался к порубщику с тыла и остановился метрах в пяти, разглядывая щупленького, моложавого человечка в кепке и черном поношенном морском бушлате. Он пилил высокую и тонкую елку обычной пилой-ножовкой. Под бушлатом, как успел заметить Ярослав, болтался маленький топорик. Невдалеке лежали еще две такие же длинные и тонкие елки, спиленные только что, - пенечки их были присыпаны прошлогодней листвой. Порубщик, видно, опытный. И топориком не пользовался - так меньше шуму.
Вот упала, мягко задевая лапами кусты орешника, и третья елка. Человек выпрямился и оглянулся. Встретившись с суровым взглядом Ярослава, он нисколько не смутился и не растерялся. Сказал, дурашливо скаля зубы:
- Привет леснику.
- Делаете хорошую мину при плохой игре? - ответил Ярослав, подходя поближе. - Ну-ну.
- Ай-яй, как нехорошо, - продолжая юродствовать, отозвался порубщик. - Невежливо обращаетесь с трудящимся классом. И чему только учит вас товарищ Погорельцев.
- Давайте знакомиться в таком случае, я здешний лесник. Фамилия моя Серегин.
- Фамилия не ахти, но для такой должности ничего, сойдет. А меня зовут Пашка.
- Живете в Словенях, - умышленно утвердительно сказал Ярослав.
- Каждый живет там, где ему нравится. Тебе, к примеру, у Рожнова понравилось. А вот я ни за что на свете не стал бы там жить. Один в лесу - жутко. И прихлопнуть могут. Запросто. Подстерегут в лесу, обушком по черепу - и привет. Землей присыплют, листом да лапником прикроют, и никакая собака никогда не найдет. У нас народ такой - палец в рот не клади. Люди тут всякие. С ними надо по-хорошему. Или, как говорится, с волками жить - по волчьи выть.
- Это у вас так говорят. А у нас по-другому: волков бояться - в лес не ходить. Вот так-то, Пташка. Вас, кажется, так кличут, если не ошибаюсь. Вы - Сойкин?
Наглый, задиристый тон Сойкина, о котором Ярослав много слышал и от Рожнова и от Погорельцева как о злостном порубщике, и даже его явная угроза не вывели из равновесия: Ярослав давно ждал этой встречи.
- Точно - Сойкин, - удивленно и как будто даже обрадованно воскликнул Пашка. - Смотри-ка, не артист, не космонавт, а все узнают. Значит, личность я. С личностью надо считаться.
- Сочтемся. В суде, - заметил Ярослав, продолжая внимательно наблюдать за Сойкиным и соображая, как с ним сейчас следует поступить.
- Не спеши, парень: до суда тысяча верст. Там, милок, требуют точные факты и свидетелей. А у тебя их нет и никогда не будет. Пташка не дурак. За что ты будешь меня судить? За эти три жердины? А я их не возьму. Чем ты докажешь, что я их спилил? А ежели б ты был сознательный лесник, как, предположим, к примеру, Филипп Хмелько, ты б так рассудил: лес - народное богатство, и пользоваться им должен народ, а не какие-то там жулики. Народ - это я, трудящийся класс. Я ж не просто так, для потехи, спилил, как некоторые туристы. Сарай мне нужен? Или нет? Где курей держать, поросенка? В сарае. Жерди для крыши нужны? Или, ты думаешь, животные могут под открытым небом… Ну и слеги, само собой, потому как без забора и двор не двор. А где их взять? Это тебе и любой пионер скажет - в лесу. А ты говоришь - суд.
Ярослав знал, что на Сойкина уже дважды составляли протокол, передавали дело в суд, но оба раза лесничество проигрывало, так как ответчик умел выкрутиться по формальным мотивам. Один раз диаметр пня спиленной сосны оказался больше, на несколько миллиметров диаметра комля бревна, обнаруженного во дворе Сойкина. Оказывается, предусмотрительный Пашка отпилил кругляк от комля, расколол на дрова и сжег. Вот и возьми его голыми руками. И, конечно, с этими тремя елками Сойкина не поймаешь, и Пашка это отлично понимал, потому и вел себя вызывающе. Однако Ярослав все же решил его подкараулить. Ведь вор. Жалеет несколько рублей, чтоб по закону оформить, купить. Не сказав ни слова Сойкину, он направился домой, слабо надеясь, что Пашка все же возьмет эти жерди именно сейчас, убедившись, что лесник ушел. А дойдет до дома, оседлает Байкала и нагонит Сойкина в селе, со свидетелями составит акт, обмерит елки, пни и все, что полагается.
Возвращаясь в сумерках домой, Ярослав увидел в окнах свет и догадался, что приехал Афанасий Васильевич. И Лель не встречал его, как обычно, у калитки. Соскучившись по прежнему хозяину, верный пес смиренно лежал у ног старика, на вошедшего Ярослава взглянул мельком и с подчеркнутым равнодушием, а когда Ярослав размашисто двинулся вперед, намереваясь обнять Афанасия Васильевича, Лель так грозно зарычал и посмотрел с такой злобой, что пришлось сначала выпроводить его за порог, а потом уже здороваться.
У собак хорошая память. И Лель помнил, что до приезда Ярослава хозяин его никогда не отлучался из дому на такой длительный срок, и потому считал Ярослава виновником долгого отсутствия Афанасия Васильевича и теперь опасался, как бы этот молодой хозяин снова не выпроводил старого из дому. Южнорусские овчарки агрессивны и злопамятны. Живя в семье, они, как правило, признают и слушаются только хозяина, к остальным членам семьи относятся в лучшем случае терпимо, и то, что Лель относительно быстро привык к Ярославу после отъезда Афанасия Васильевича, было скорее исключением из правила. Неожиданная вспышка злобного рычания обеспокоила не столько Ярослава, сколько старика, который лучше знал недоверчивый и свирепый характер своего пса и боялся, как бы он из ревности или мести не покусал парня. И потому посоветовал Ярославу проявить максимум осторожности, миролюбия и доброжелательности к Лелю.
- Постарайся задобрить его. Я вот его выгнал из хаты, поругал, а ты позови, приласкай.
Ярослав вышел во двор, позвал пса, впустил в дом, дал плитку печенья. Лель иронически взглянул на Ярослава, и взгляд этот говорил: "Понимаю - ублажаешь", неохотно, словно делая одолжение, взял печенье и стал лениво, через силу жевать, посматривая на старика.
- Ну будет, будет, - весело и довольно сказал собаке Афанасий Васильевич. - Помирились. Нечего характер свой показывать. Я и не таких волосатиков видал. У сына тоже есть образина. Каратом кличут. А я его Кондратом звал, так удобней. Представляешь, Ярослав, кобель на черта похож. Хвост - труба, наполовину отрубленный, морда, как у моржа, бороденка козлиная, а шерсть - не поверишь, будто из проволоки сделана - коротенькая и жесткая-жесткая.
- А назначение его какое? - поинтересовался Ярослав. В собаках он не очень разбирался.
- Назначение? А какое ему назначение - сахар жрать, вот и все назначение. Дашь, значит, ему кусочек - съест и еще просит. А не дашь - сердится. И не лает. Принципиально. Вот какая зараза. С характером.
- Сахар - это каждый может. Вон и Байкал, только дай, - улыбнулся Ярослав.
- Байкал другая статья, - возразил старик. - Конь свои обязанности имеет, он при деле. От собаки же в городской квартире пользы никакой. А сахар жрет.
И тут только Ярослав вспомнил о Сойкине, о том, что ему нужно седлать Байкала и скакать в Словени. Он рассказал об этом Афанасию Васильевичу. Старик горестно покачал головой и выругался. Зная повадки Пашки, ехать в село не советовал - был уверен, что ни сегодня, ни завтра Сойкин не возьмет эти елки. Пташка хоть и наглая, но осторожная и скользкая, как пескарь.
- Один выход - застать на месте преступления при двух свидетелях, - сказал старик. - Иначе немыслимое дело: уйдет.
Старик вздохнул и затем начал расспрашивать о местных новостях. Видно было, что соскучился по дому. Да и сам признался:
- В гостях хорошо, а дома все же лучше. Что ни говори - сам себе король. Да и делов тьма. Самое время. И так я уже запоздал. Пчел-то надобно выставлять. Медосбор начался.
