Лони пришел к ужину, и я спросил его, каковы ставки на наш бой.

— Кругленькая сумма, — ответил он. — У тебя много друзей.

— Мы тоже ставим? — спросил я.

— Пока нет. Подождем, пока ставки вырастут. Да не знаю я.

Я хотел сказать, что он может во мне не сомневаться, но потом испугался, что он подумает, будто я хвастаюсь, и потому молча занялся едой.

В субботу вечером у нас был аншлаг. Зал был набит, и, когда мы вышли на ринг, нас встретили жуткими аплодисментами.

Я чувствовал себя отлично. Да и Дик Коэн, который стоял в моем углу вместе с Лони, тоже, видно, чувствовал себя не хуже, потому что с трудом удерживался от улыбки. Только Лони был чем-то слегка озабочен, хотя, если его не знаешь так, как я, это было совсем незаметно. Но я-то его знал хорошо, и я это заметил.

— Я в порядке, — сказал я ему.

Многие бойцы мне говорили, что перед боем нервничают, но я всегда чувствую себя отлично.

— Конечно, а как же иначе, — ответил Лони и похлопал меня по спине. — Слушай, Малыш... — Он откашлялся и придвинулся к моему уху, чтобы никто не мог нас слышать. — Слушай, Малыш, может быть... Может, тебе стоит попробовать с ним побоксировать? Помнишь, мы об этом говорили? О'кей?

Я сказал:

— О'кей.

— И не давай этим рожам в зале вывести себя, что бы они там ни орали. Сегодня твое дело — учиться.

— О'кей, — повторил я.

Первые два раунда меня даже развлекли. Это было что-то новенькое: дурацкие кружения вокруг него на цыпочках, просто танцы какие-то с задранными перед носом руками. Конечно, я уже пробовал нечто подобное с ребятами в спортзале, но никогда еще не делал этого на ринге, да еще с таким сильным противником. А он действительно был хорош и обошел меня в обоих раундах, хотя мы ни разу не задели друг друга толком.

Но на первой же минуте третьего он достал мою челюсть нежным хуком слева и тут же вломил два коротких правых в корпус. Пит и Лони не обманывали меня, когда говорили, что у него есть удар. Я тут же забыл про бокс и погнал его через весь ринг, молотя обеими руками, пока он не загнул меня в клинч.

Зал взревел: ясное дело, со стороны это выглядело классно, но по-настоящему-то я достал его только раз, все остальные удары он принял на руки и плечи. Да, он был здорово ловкий, я с такими еще не дрался.

Наконец Пол Эгню развел нас, и только тут я вспомнил, что обещал Лони боксировать. И стал продолжать это дело, но Перельман усилил натиск, и я провел остаток раунда, пытаясь удержать его левую как можно дальше от моего лица.

— Он тебя задел? — спросил Лони, когда я вернулся в свой угол.

— Пока еще нет. Но у него есть удар.

В четвертом раунде я парировал его правый длинный своим глазом, а множество левых — разными другими частями лица. Пятый раунд оказался еще похлеще. Во-первых, глаз, который он мне подбил, совсем заплыл и не открывался, а во-вторых, он меня раскусил и теперь атаковал со всех сторон, не давая очухаться.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Лони, пока они с Диком обхаживали меня после раунда. Голос его звучал смешно, как будто у него насморк.

— Я в порядке, — ответил я. Много говорить было трудно, потому что губы совсем распухли.

— Больше закрывайся, — посоветовал Лони.

Я кивнул.

— И не обращай внимания на рожи в зале.

До этого я был слишком занят, чтобы обращать внимание на что-нибудь кроме Перельмана, но когда я вышел на шестой раунд, то вдруг услышал, как из зала мне орут: «Выходи и дерись с ним, Малыш!», и «Давай, Малыш, приступай к делу!», и «Чего ты еще ждешь, Малыш?» Ясное дело, они бесновались так все время.

Может, дело было в них, а может, мне просто захотелось показать Лони, что я в порядке и он может не волноваться за меня, — в любом случае, когда Перельман разозлил меня очередным правым, от которых я уже достаточно натерпелся, я забыл обо всем и пошел на него. Он ударил меня, но не настолько сильно, чтобы остановить, и хотя он и отразил большинство моих ударов, парочку хороших все же пропустил — это я вам говорю. И когда он все-таки завязал меня в клинч, я уже знал, что это у него вышло только потому, что он ловчее меня, но не сильнее.

— Чего это с тобой? — прорычал он мне в ухо. — Ты что, обалдел?

На ринге я болтать не люблю, поэтому только усмехнулся про себя и попытался освободить руку.

Когда я вернулся в угол, Лони встретил меня мрачно.

— Что с тобой? — спросил он. — Разве я не сказал тебе, чтобы ты боксировал?

Он был жутко бледным и совсем охрип.

— Все в порядке, — сказал я. — Я буду боксировать.

С той стороны, которой я не видел, стоял и ругался Дик Коэн. Вроде бы он ругал не кого-то или что-то, а просто орал во весь голос, пока Лони не велел ему заткнуться.

Я хотел спросить Лони, что мне предпринять против этого правого длинного, но для моего рта в том состоянии, в каком он был, это было слишком тяжелой работой, к тому же я им дышал, потому что нос отказал совсем. Поэтому я промолчал. Лони и Дик работали надо мной больше, чем в предыдущих перерывах. А перед ударом гонга Лони, уходя, похлопал меня по спине и шепнул:

— Давай боксируй.

И я пошел боксировать. За этот раунд Перельман дал мне по морде раз тридцать — по крайней мере мне так показалось, — но я стойко продолжал боксировать. Это был очень долгий раунд.

Вернувшись в свой угол, я не то чтобы чувствовал себя неважно, но что-то вроде дурноты ощущал, и это было странно, потому что я никак не мог вспомнить, как среди града других ударов пропустил удар под ложечку. Перельман предпочитал работать с моим лицом. Лони выглядел так, словно ему было похуже моего. У него было такое лицо, что мне больно было на него смотреть, и мне вдруг стало стыдно, что я так разочаровал его, позволив этому Перельману сделать из меня боксерскую грушу.

— Ты можешь все это прекратить? — вдруг спросил Лони.

Я хотел ему ответить, но вдруг обнаружил, что не могу двигать верхней губой — она зацепилась за обломки зубов. Я показал на нее большим пальцем, и Лони, отведя мою перчатку в сторону, помог ее освободить. И тогда я сказал:

— Конечно. Я жутко быстро могу его скрутить.

Из горла Лони вырвался какой-то клокочущий звук, он придвинул лицо ко мне так близко, что я не мог уже смотреть в пол. Глаза у него были как у наркомана.

— Слушай, Малыш. — Его голос звучал холодно и жестко, словно он меня ненавидел. — К черту эту возню. Иди и сделай эту рожу. Какого черта тебе боксировать? Ты — боец. Так иди и дерись.

Я попытался что-то сказать, но не сказал, лишь в голове мелькнула дурацкая идея расцеловать его прямо тут, на ринге, но он уже перелезал через канаты, и прозвенел гонг.

Как Лони сказал, так я и сделал и, ясное дело, взял этот раунд с жутким преимуществом. Как это было здорово: наконец-то драться по-моему — молотя обоими кулаками, без всяких этих свингов и прочих глупостей, выстреливая короткими и сильными ударами, вкладывая в каждый всю свою мощь. Он, конечно, тоже бил и даже попадал, но я-то уже смекнул, что сильнее, чем в прошлых раундах, он меня не ударит и если я выстоял до сих пор, то теперь мне уже вообще нечего бояться. За секунду до гонга я скрутил его в клинч, да так, что, когда ударил гонг, он просто сбежал от меня в свой угол.

Я вернулся к Лони и Дику ужасно счастливым! Зал бушевал, каждый кричал что-то, и только эти двое молчали. Они едва глядели на меня, как на вещь, с которой им нужно работать, и никогда еще не обращались со мной так грубо. Словно я был машиной, которую они ремонтируют. Дик тихонько насвистывал, промакивая мне лицо губкой. А Лони уже не выглядел так ужасно. Но я сказал бы, что он нервничает, поскольку на его лице застыла маска полного спокойствия. Я люблю вспоминать его таким — в тот момент он был ужасно красивый.

Я сделал этого Перельмана даже раньше, чем сам ожидал, — в девятом. Первая часть раунда была его, потому что он задвигался быстрее и атаковал меня своими коронными левыми, выставляя меня полным дураком, но, ясное дело, долго он так держаться не мог, и я, улучив момент, нырнул под один из его левых и врезал ему в подбородок своим левым хуком и в первый раз достал его рожу как следует. И, прежде чем он успел восстановить равновесие, влупил ему шесть горячих с такой скоростью, что сам еле успевал: левой, правой, левой, правой, левой, правой. Четыре из них он отразил, но одним из правых я снова достал его подбородок, а одним из левых врезал ему по носу, и, когда он потерял устойчивость и попытался спрятаться в клинч, я оттолкнул его и вмазал ему в челюсть, вложив в удар всего себя без остатка.