— Интересно, что же ты притаскиваешь? — спросила я у рисунка.

Тот безмолвствовал. Видимо, психическое расстройство еще не зашло настолько далеко. Ага, у меня фамильное чувство юмора.

Я подумала, что в классе может найтись пара-тройка книг, посвященных Илии. Присев на корточки, я проглядела корешки. Я почти не ошиблась: не пара-тройка, а целая куча книжек о нем. Официальная еврейская поп-звезда.

Только я приготовилась полистать первую из этих книг, как кто-то похлопал меня по плечу. Я не подскочила от неожиданности, но по спине побежали мурашки.

Я медленно повернулась и взглянула в удлиненное лицо Илии. Он оказался моложе, чем я думала; борода маскировала тот факт, что ему где-то от двадцати до тридцати. Еврейский капитан Джек Воробей в ермолке вместо треуголки.

Он поманил меня пальцем, а потом протянул руку.

В голове моей пронеслись все многолетние наставления о том, как опасно разговаривать с незнакомцами. Но чего бояться собственного воображения? Кроме того, он клево выглядел — этакий гот-битник.

Я вложила свою ладонь в его руку и встала. Его рука показалась мне вполне реальной.

Мы вроде как повернули за какой-то угол посреди комнаты, скользнули в сторону и очутились в длинном сером коридоре.

Боялась ли я?

Я была зачарована, как если бы очутилась в научно-фантастическом фильме. Мерцающие звезды освещали коридор. Мимо проносились метеориты. А странное блуждающее солнце двигалось против часовой стрелки.

— Куда мы и… — начала было я.

Слова выплыли у меня изо рта, словно кружочки для реплик, подрисованные к персонажам комиксов. А, да какая разница! Мы научно-фантастические странники, идущие по метафизическому пути.

Свист ветра делался все сильнее и сильнее, пока не стало казаться, будто мы в тоннеле, а с обеих сторон от нас несутся поезда. Потом все внезапно стихло. Серая пелена развеялась, вспышки звездного света исчезли, и мы вышли из коридора в… в еще более серый мир, полный грязи.

Я вытянула шею, пытаясь разглядеть, куда мы попали.

Илия взял мою голову в ладони и развернул меня так, что мы очутились лицом к лицу.

— Не смотри пока что, Ребекка, — с мягким выговором произнес он.

Удивилась ли я, что он знает мое имя? Нет, в том моем состоянии невозможно было меня удивить.

— Это место… плохое? — спросила я.

— Очень плохое.

— Я умерла и попала в ад?

— Нет, хотя это — своего рода ад.

Лицо Илии, и без того вытянутое, вытянулось еще больше — от печали. Или гнева. Трудно было сказать точно.

Меня бросило в дрожь.

— Почему мы здесь?

— Ах, Ребекка, это неизменно самый важный вопрос, — Его «р» дребезжало, словно чайник, забытый на плите, — Вопрос, который мы все должны задать Вселенной, — Илия улыбнулся мне, — Ты здесь потому, что ты нужна мне.

На миг окружающая нас серость словно посветлела.

Потом Илия добавил:

— Ты здесь потому, что ты видишь меня.

Он положил руки мне на плечи.

— Я вижу тебя?

Он улыбнулся, и я только сейчас заметила, что у него между передними зубами щель. И что зубы у него белые-пребелые. Может, он и заглядывает в прачечную слишком редко, но в чистке зубов он точно понимает толк.

— Я вижу тебя. А что в этом такого особенного?

Кажется, я поняла, в чем дело, еще до того, как он успел ответить.

Илия же пожал плечами.

— Мало кому это дано, Ребекка. И еще меньше тех, кто способен скользнуть сквозь время вместе со мной.

— Сквозь время?

Теперь я огляделась по сторонам. Вокруг раскинулась плоская равнина без единого деревца, не столько серая, сколько какая-то безнадежная.

— Где мы? — снова поинтересовалась я.

Илия рассмеялся мне в волосы.

— Тебе скорее следует спросить «в когда мы».

Я сглотнула, пытаясь протолкнуть вглубь противный комок, решивший обосноваться у меня в горле.

— Я сошла с ума?

— Не больше, чем любой великий художник.

Он знает, что я рисую?

— Ты действительно очень хороший художник. Не забывай, Ребекка, я путешествую сквозь время. Прошлое, будущее — для меня без разницы.

Даже здесь, в этом сером мире, у меня затрепетало сердце, а щеки загорелись от удовольствия. Великий художник. Хороший художник. В будущем. Потом я встряхнула головой. Вот теперь я точно знала, что сплю. Выпила в седере слишком много разбавленного вина и, вероятно, уснула, положив голову на белую скатерть Нонни. И в этом сне я рисовала картину, на которой Илия стоял в дверном проеме, мрачный и голодный; губы его были слегка влажными, и с губ этих слетало приглашение, и язык был равно понятен как живым, так и мертвым.

— Ты нарисуешь эту картину, — сказал Илия, словно прочитав мои мысли. — И она заставит мир заметить тебя. Она заставит меня заметить тебя. Но не сейчас. Сейчас нам нужно сделать одно дело.

Илия взял меня за руку.

— Какое?

— Посмотри внимательней.

Мне сразу бросилось в глаза, что плоская равнина не пустует. По ней бродили люди — женщины и девочки, — все в сером. Серые юбки, серые блузки, серые шарфы на головах, серые сандалии или башмаки. Нет, я понимала, что их одежды не всегда были такого цвета, что они износились и постарели от ужаса, трагедий и безнадежности.

— Ты должна увести их отсюда, — продолжил Илия. — Тех, кто пойдет с тобой.

— Но это ты — путешественник во времени, волшебник, — запротестовала я. — Почему ты сам не сделаешь этого?

Длинное лицо Илии обратилось ко мне; взгляд темно-карих глаз смягчился.

— Они меня не видят.

— А меня? — спросила я.

Но уже знала ответ. Они шли ко мне, протягивая руки.

— Илия, — допытывалась я, — как я смогу говорить с ними?

Илия протянул руку и коснулся моих губ.

— Ты найдешь способ, Ребекка. А теперь иди. Мне большего нечем помочь тебе.

Он исчез, словно Чеширский кот, — остался только его рот, но вовсе не улыбающийся. Потом Илия скрылся окончательно.

Я повернулась к женщинам и позволила им столпиться вокруг себя.

Они пояснили мне, где мы находимся и как они сюда попали. Я читала их истории в книгах, и у меня не было причин им не верить. Мы были в лагере.

Нет, не в летнем лагере, где танцуют кадриль, плетут макраме и ходят купаться. В таких я бывала. Мои родители, а так же все их друзья считали, что лето — это такое время, когда можно наконец-то сплавить деточек в лагерь. Скаутский лагерь, лагерь для художников, лагерь для музыкантов. В одном — как в лагере для новобранцев, в другом — как на курорте.

Это же был Лагерь.

Я спросила этих женщин о том, о чем, по словам Илии, стоит спросить, — о нынешнем времени.

И когда они сообщили мне, что сейчас 1943 год, я даже не удивилась. Я уже видела призрак, существующий вне времени, путешествовала с ним в пространстве, которому место в научно-фантастическом фильме, внимала его рассказам о будущем. Теперь же он оставил меня в прошлом, подумаешь.

— Благодарю покорно, Илия, — прошептала я.

Тут у меня над ухом раздался голос:

— Благодарю покорно, Ребекка.

Мягкий выговор смягчил смысл слов.

— Я ничего не сделала, — добавила я.

— Сделаешь, — подбодрил он.

А женщины, которые слышали только меня, сказали:

— Никто из нас не совершил таких поступков, которые заслуживают попадания сюда.

Так началось мое время в Лагере. Это не был ни Аушвиц, ни Дахау, ни Собибор, ни Бухенвальд, ни Треблинка — эти названия я узнала бы сразу.

— Где мы?

— Неподалеку от Люблина, — ответила мне одна женщина. Ее поразительно голубые глаза выделялись на сером лице.

Это название было мне знакомо. Сощурившись, я напрягла память. Вспомнила! Моя прабабушка родилась в Люблине!

— А вы не знаете…

Я осеклась.

Я помнила только прабабушкину фамилию в замужестве — Моревиц. А толку-то? Кроме того, она в любом случае еще в детстве уехала в Америку и скончалась задолго до моего рождения. Я изменила фразу.