Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Следующий день

К рассвету я вышла к взгорью. Здесь есть тень. Отсюда сверху я вижу море. Я его вижу, но мне боязно к нему подходить. Боюсь обпиться соленой водой. К тому же, очень хочется спать. Я думала, что море — это спасение. Но я не вижу там никаких домов, ни людей, ни лодок, ничего, чтобы сделать костер. Так что это все-таки конец. Но я не могу дожидаться, пока умру от голода. Это слишком ужасно. Надо дойти до моря и лечь на воду. Поплыву и засну. Но совсем нет сил. Но надо так сделать, пока я еще могу идти.

Я спала, а теперь через несколько часов стемнеет. Собираю остатки сил, чтобы дойти до пляжа. Оставлю одежду и дневник так, чтобы их когда-нибудь нашли, и поплыву. В некоторых комиксах Тома люди уходили в море. На последней странице герой уходил все дальше в море, а на самой последней странице оставалась одна вода. Мне эти концовки никогда не нравились, а Том их любил, а мне не нравилось, что он их любит. Когда я хотела умереть, я чувствовала себя твердой как кремень и непобедимой. А сейчас совсем нет. Но лучше уж что угодно, только не смерть от жажды. Лучше не думать, что буду несколько дней умирать с саднящим горлом и пересохшими губами. Всему есть предел. К тому же я не чувствую себя вправе ныть. Во всем этом идиотизме виновата я сама. Я жалею, что все повернулось так, но ничего не переделаешь, и теперь мне остается только сжать зубы.

В последний раз: Том, мама и папа, я иду.

5 августа

Большие перемены.

Я решила перестать писать, но вот снова взялась за это, причем с серьезным риском впасть в сентиментальность. Это как раз то, чего боялся папа, когда говорил, что такие, как мы, не пишут. Мы не должны обнажать душу, не должны выдавать себя, а быть правильными, твердыми и безупречными, но ко мне это больше не относится. Я давно перешагнула эту границу и вряд ли буду сентиментальнее, чем была, так что я могу смело писать дальше. Я спасена, я живу, и хотя врачи долго думали, что ребенок сильно пострадал за эти дни в пустыне, теперь они говорят, что все вроде хорошо. Я упала недалеко от пляжа, и на следующий день меня нашел ехавший мимо человек. Там была дорога, которая мне с высоты оставалась незаметной. К тому времени меня уже искали. Радиосигнал с самолета засекли и стали прочесывать окрестности. Меня спасли. Естественно, встает вопрос, был ли это Божий промысл или случайность, но с этим я буду разбираться постепенно. Я все еще очень изнурена и здорово побита жизнью. Врачи говорят, что мне нельзя ни читать, ни писать, но это я решу сама. Я сейчас в госпитале в Лас-Пальмасе. Последний раз я писала в дневнике двадцать девять дней назад, и отныне я буду делать запись каждый двадцать девятый день, одновременно с выкладыванием очередного кусочка в мой пазл с близнецами а ля белки. Я соберу этот пазл. И проживу до восьмидесяти лет. То и другое совершенно точно. А со всем остальным посмотрим, как пойдет.

Кшиштоф здесь уже несколько недель. Он смог принять, что я беременна и что не от него. Сначала ему было трудно, но теперь он считает даже прикольным, что я переспала с лучшим бегуном в шорт-треке. Когда меня выпишут, я поеду с Кшиштофом в Гданьск.

6 сентября

Мы живем с родителями Кшиштофа в квартире в панельном доме, но собираемся купить себе дом на деньги, завещанные мной Кшиштофу. В Польше миллион норвежских крон это богатство. Я понемножку работаю в парикмахерской старшей сестры Кшиштофа, Галины, и гуляю с Финч Хаттоном, за которым Кшиштоф съездил в Осло и забрал его у родителей Констанции. Они передавали огромный привет и рассказали ему, что Констанция тоже беременна, она купила себе лошадь и заканчивает норвежскую гимназию на Канарах. Папин коллега снова недавно приезжал, склонял меня еще раз обдумать эту затею с Фондом помощи суицидалам, но я не поддалась. Я не хочу брать деньги за наш дом. Другим они нужнее. Деньги почти не играют роли, а если припрет, я всегда могу, как все нормальные поляки, завербоваться в Норвегию собирать клубнику. Мы не сказали родителям Кшиштофа, что ребенок не его. Если повезет, они ничего не узнают. У Кшиштофа тоже очень темные волосы, но я переживаю, какие у малыша будут глаза. А то нас замучают вопросами. Кшиштоф собирается открыть здесь фирму — плиточный эксклюзив для богатых поляков. Но и для норвежцев тоже, говорит он. Все-таки он ужасно заботливый и милый. Он боится, что я буду скучать по родине, но я не скучаю ни по Норвегии, ни по Канарам. После всего, что я пережила, я чувствую себя дома везде.

5 октября

Мы купили дом. Он требует ремонта, но он очень большой, и Кшиштоф выложит плиткой ванную, кухню и, думаю, весь дом сплошняком. Сегодня он аккуратно поинтересовался, не собираюсь ли я сообщить Ан Хьюн-Су, что он скоро станет отцом, но у меня и в мыслях этого не было. Я не хочу ненужных забот, а кто его знает, как он будет реагировать. Вряд ли разумно. Ой нет, увольте. И к тому же, а вдруг он расчувствуется и ему будет трудно собраться, и тогда он начнет проигрывать забеги? Сейчас у него все хорошо — и хорошо. Раз в месяц хожу к врачу. В животе пихается, прямо так ПИХАЕТСЯ. Все-таки это чудо, что там кто- то есть. И что он выберется наружу через пару месяцев. Когда я в последний раз была у врача, я подумала, а почему бы мне не поступить на медицинский. В Гданьске есть факультет на английском. Мне надо только сдать экзамены за курс гимназии. Ректор ХГ сама благожелательность и говорит, что я могу сделать это в любой момент даже через несколько лет, а папин коллега, который по- прежнему иногда позванивает, сказал, что если я обращусь в свой фонд за грантом на получение образования, они рассмотрят его вне очереди. Я же теперь не суицидалка, сказала я, но он считает, что они готовы посмотреть на это сквозь пальцы, когда речь обо мне. Да, мы ведь поженились. Расписались в норвежском консульстве. На венчание я не готова. С такой большой «Б» я «Бога» еще не пишу. То, что я выжила, несомненно чудо, но я бы не назвала это доказательством бытия Бога. Я не так дешево продаюсь. Родители Кшиштофа встретили нас хлебом, солью и вином, их полагалось съесть, в этом есть какой-то там смысл, а потом у нас был маленький праздник. Я боялась, что это будет какой-нибудь чудовищный церемониал со всеми глупостями, но когда невеста на таком сроке, ее здесь так не мучают. Особенно если она беременна не от жениха. Но об этом никто, кроме Кшиштофа, не знает.

3 ноября

Кшиштоф две недели не разгибаясь выкладывал пол в детской. Потрясающе сложный рисунок всех цветов с машинками, улицами, парками и прудами. Это произведение искусства. Когда он наконец впустил меня посмотреть, я только ахнула. А под плиткой греющие кабели. Он не спрашивает прямо, но несколько раз становился очень задумчив, поэтому дня два назад я сказала ему, что если в этот раз все пройдет хорошо, я не прочь, чтобы у нас были и еще дети. Он так трогательно обрадовался! Кшиштоф мной гордится. А его приятели ему завидуют. Большой дом и жена-норвежка. Круче некуда.

2 декабря

В этот раз я не хочу писать много. И так уже написала кучу всего. Живот скоро лопнет. Так что я ограничусь тем, что положу на место кусочек пазла. В специальной комнате с пазлом, которую сделал мне Кшиштоф. Кусочек номер двести тридцать четыре. Значит, останется еще семьсот шестьдесят шесть. Эта комната вроде как моя. Мне в ней хорошо. Финч Хаттон лежит у моих ног. Ему нравится валяться на полу с подогревом. Я попросила Кшиштофа выложить плиткой текст. «Меньше пиши, больше живи». Так написано.

31 декабря

У меня родилась девочка. Ее зовут Астрид. Как маму. Она самая прекрасная малышка в мире, и она не догадывается, что мы с ней едва выжили. Она ничего не знает, чувствует только, что я ее обожаю. Вот это она знает наверняка. Это она уже поняла. И я позабочусь о том, чтобы она никогда этого не забыла. И я никогда в жизни не буду летать. И Кшиштоф тоже. Он дал мне слово. Все, дневник дописан. От корки до корки. И я не уверена, что куплю себе новый. Не решила еще, честно говоря. Я научу Астрид, что музей называется «мулей». Нет, Астрид, надо говорить «мулей», как бы ни говорили все кругом. Потому что он называется «мулей».

29
{"b":"134104","o":1}