Их обвенчал тайно деверь, брат ее мужа («Я вас повенчаю. Записей не будет. Только сверх 1.000 условие: немедленно переводитесь в другой город (служба) и уезжайте. Уедете – и забудут. Без этого – толки. Что, как? И может раскрыться»[12]). «Пошли дети» – в глазах закона: никто, ублюдки. Сам он – двоеженец, подлежащий, раскройся это, «не только церковным, но и гражданским карам – разлучению с женой, с детьми и ссылке на поселение»[13]. Но дети его – они ведь, вроде бы, по всем словам звучащим, «о любви» – они за что оказывались столь караемы? Флоренскому Розанов писал – потрясенный, настигнутый болезнью Варвары Дмитриевны, «друга» – в то же время, когда невольно возникали «Уединенное» и «Смертное»:

«Много лет думал» – не пустые слова: Розанов все дальше, идя от себя – стремился понять, что же именно, отчего так? Тот закон, о котором он упоминает, позволивший ему усыновить своих детей – был принят благодаря его многолетней проповеди, статьям, собранным в 1903 г. в два больших тома: «Семейный вопрос в России». И в этих томах, и в двух следующих, вышедших в 1905 – 1906 гг., «Около церковных стен», он занимается тем, что сам в предисловии к последним назвал «арифметикой»[15]: противопоставляя слова о «любви» жесткости, столь спокойно отправляемой в отношении живых людей – ломаемым жизням, презираемым, убиваемым детям. Церковь, благословляющая брак, настаивает Розанов, «благословением» как будто пытается очистить то, что само по себе является скверным – и призывает, увещевает церковь вспомнить, что это Божья же заповедь – плодиться и размножаться, что брак – не форма, благословляется сам союз, плотский, телесный, мечтает о христианском браке, где юные повенчанные будут проводить первую ночь, первую неделю в храме – творя божье дело.

Но это все «арифметика» – чем дальше продвигается Розанов, чем дальше он принужден вдумываться, тем глубже он уходит от «арифметики» к «алгебре» и «высшей математике» христианства. Розанов и в череде «антихристианских» текстов (причем в гораздо большей степени, чем в «христианских») соглашается со славянофильским и почвенническим утверждением, что «православие», «русская вера» вполне поняло Христа, точнее и глубже, чем католичество или протестантизм. Причем русские секты – не рациональные, не штундисты и им подобные, а хлысты и скопцы – и русские старообрядцы – точнее выразили содержание христианства, чем «православие», господствующая церковь: то, что в последней скрыто, вяло, то в них – с горением, с последовательностью, охваченностью целиком. И вслед за Леонтьевым Розанов утверждает:

Когда М.М. Тареев, профессор Московской духовной академии, рассуждениями которого интересовался Розанов в 1908-1910 гг., начинает рецензию на «Людей лунного света» с утверждения: «христианство есть религия любви» и далее изрекает банальность за банальностью[17], то он предпочитает не замечать, что Розанов ведь с этим и не спорит, но просит лишь уточнить, о какой именно «любви» речь идет, к чему «любовь» – то и как именно? Тареев умный и не желает ничего не понимать, а Розанов свободен от «ума» и «учености», ему нужно понять, а не сказать правильные слова, позволяющие не думать. То, что о. Павел Флоренский – «аноним», чьи дополнения войдут во 2-е издание «Людей лунного света» – будет пытаться напомнить Розанову в их переписке 1908 – 1910 гг., писал ранее и сам Розанов. Так, например, в «Итальянских впечатлениях», вышедших книгой в 1909 г., но опубликованных статьями в «Новом Времени» еще в 1901, он рассуждал:

Но Новый Завет никак не совмещается с Ветхим – Христос, который возвещает исполнение Ветхого, если и «исполняет» его, то каким-то недоступным разумению способом – ведь то, что благословлялось в нем, теперь в лучшем случае терпится по нисхождению к человеческой слабости, то, в чем виделось проявление Божественного, теперь – уступка, недостаток, умаление – и, напротив, то, что ранее было слабостью, неспособностью – теперь сила. «Вместить» оба Завета, оба благословения не получается – «христиане» из тех, что ближе к миру, ближе к жизни, живому, стараются не замечать, не дочитывать, не вдумываться в слова Христа, повторять их – и жить дальше. Те же, кто дочитывает, вдумывается – оказываются дальше от мира, чем больше они христиане, тем в большей вражде с ним, по слову самого Христа. Бытовое православие, крепкие семьи священников, русское левитство, столь обильное жизнью, быть может, потому столь живо и жизненно, «животно», что в храме, «кормится от алтаря», привыкло, притерпелось, не обращает внимания; тот же, кто входит, слышит это, различая слова – тот не может более жить. В тех же «Итальянских впечатлениях», пока еще осторожно, не договаривая до конца, Розанов пишет: