То, первое расставание, Лиза всегда вспоминала с горькой улыбкой. Она не помнила, как нашла в себе силы расцепить ладони и почти бегом рвануться вверх по лестнице. Не помнила, как прямо в одежде упала на диван в гостиной и закрыла глаза, не в силах видеть удивленный Лёшин взгляд. Сердце колотилось в груди как сумасшедшее, а теплая нежность растекалась по телу порывами страстными и неконтролируемыми.

– Что случилось? – встревожено спросил Алексей. – Лиза… Тебя кто-то обидел?

– Нет, – выдохнула, не открывая глаз, – Лёшка, не сейчас, ладно? Мне нужно… побыть одной.

Муж пожал плечами и покорно ушел на кухню. А Лиза обхватила руками собственные плечи и застонала чуть слышно. В закрытых глазах мелькали картинки – сумасшедшие, сводящие с ума, полные растрепавшихся волос и жарких губ. Полные невинно-яростных прикосновений. Полные сказочной высоты, с которой так чудесно окунаться в омут.

– Нельзя, – в отчаянии прошептала она, – Нельзя, слышишь? Да что ж ты делаешь-то…

Тише. Тише. Еще тише. Несколько глубоких вдохов, помассировать пальцами виски и потереться щеками о ладони, стирая с них жар чужих прикосновений.

Тише. Нельзя. Нельзя. Не правильно.

Звук перематываемого кадра в фотоаппарате. Одна эмоция сменяет другую. Только что – страсть, и тут же – ненависть. К самой себе. И всему миру.

Потому что – нельзя.

Мобильный телефон. Да где же он? Почему в этой дурацкой сумке всегда так много ненужного хлама?

Вот. Нашла. Дрожащими пальцами набрать номер и еще раз судорожно вдохнуть в себя ставший вдруг слишком холодным воздух.

– Да, Лиза.

Нежный, слишком нежный голос. Боже мой, ну почему? Почему ты такая со мной? Почему не жестокая, не властная, почему только со мной – нежная?

Теряется решимость, от головы к сердцу снова растекается пьянящая сладость. Нет, нет! Нельзя! Решила же! Просто скажи! Просто скажи и всё!

– Лиза, что с тобой? – уже встревожено, но всё равно до безумия, до сумасшествия нежно. – Что-то случилось?

– Нам нельзя больше видеться. Слышишь? – слова вырвались из горла с глухим рыданием. – Я не могу так больше. Нельзя…

– Хорошо, – растерялась, смутилась, расстроилась, – Мы не будем больше видеться. Только успокойся, пожалуйста. Прошу тебя. Всё хорошо. Не нервничай. Я уйду из твоей жизни, и ты забудешь обо всем со временем, переболеешь. Лиза… Ты меня слышишь? Прошу тебя, не плачь.

– Я не плачу, – выдохнула, слова дались с трудом, застряли в горле и затруднили дыхание, – Прости меня. Прости.

И повесила трубку.

…Я не могу без тебя. Я не могу без тебя.

Видишь – куда ни беги – всё повторится опять.

Я не могу без тебя. Я не могу без тебя.

Жить нелюбви вопреки. И от любви умирать…

Инна Рубина с детства была очень разумной девочкой. В то время, как её сверстники развлекались и хулиганили в меру своего возраста, Инна старательно училась, занималась в музыкальной школе и три раза в неделю ходила в секцию аэробики. Она не была нелюдимой, но всегда тщательно выбирала себе друзей и приятелей. Во многом это происходило благодаря отцу – Николаю Валерьевичу, который не жалел времени на то, чтобы объяснить дочери основную суть человеческих отношений.

– Пойми, Инчонок, – говорил он, грубой ладонью ероша волосы дочери, – В твоей жизни всегда были, есть и будут вещи постоянные. Это ты, это мы с мамой, это твой брат. Позже появится настоящий друг, который тоже станет постоянным. Может быть, навсегда, а, может, на какое-то время. Потом будет муж, и он тоже станет постоянным. Дети. Внуки. Все эти люди будут поддерживающими столбиками твоей жизни. Но кроме них будет еще очень-очень много других людей. Некоторые будут проходить мимо, кто-то будет пытаться выбить эти столбики из-под твоих ног, но если ты не позволишь этого сделать – то всё в твоей жизни будет очень хорошо.

– Почему кто-то должен пытаться разлучить меня с тобой, мамой и Костиком? – удивлялась маленькая Инна. Она не всё понимала в словах отца, но суть уловила четко.

– Разлучить можно по-разному. Можно поссорить, можно даже заставить ненавидеть друг друга. А можно просто манипулировать.

– Как это – манипулировать?

– Заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Заставлять так, чтобы ты даже не заметила, что тебя заставляют.

– Со мной такого никогда не случится.

– Случится, бельчонок, – ласково улыбался отец, – Это случается со всеми, но если ты будешь помнить про людей постоянных, то никому не удастся выбить у тебя из-под ног волшебные столбики.

Много лет спустя Инна не раз вспоминала слова своего отца. Вспоминала, когда лучшая подруга влюбилась в её парня. Вспоминала, когда молодая жена брата пыталась ограничить его общение с семьей. Вспоминала, когда в институте её поставили перед выбором: либо перестать общаться с главной оторвой курса – Лёлькой Иванечко, либо попрощаться с мечтой о красном дипломе. И даже когда Андрей – тогда еще только ухажер, даже не собирающийся стать женихом, уезжал на три года в Новосибирск, – вспоминала тоже.

И всё как-то вдруг… налаживалось. Лучшая подруга осталась таковой и спустя пятнадцать лет, а имя парня давно затерялось в глубинах памяти. Жена Костика со временем поняла, что разбить семью Рубиных ей не удастся. Диплом с четверкой по литературе пылился на полке, а Лёлька Иванченко была свидетельницей на свадьбе Инны. Андрей вернулся из Новосибирска и сразу же сделал ей предложение, а все те, кто пророчил разрыв и измены, остались историей – юношеской и по-юношески же жестокой.

Столбики стали одним из многих кирпичиков жизненной позиции Инны Рубиной. Еще одним – пожалуй, самым важным, была отцовская теория о чувствах.

– Со временем ты научишься различать разные оттенки чувств, – учил Николай Валерьевич пятнадцатилетнюю дочь, – И поймешь, что в любви нельзя полагаться только на себя или только на того, кто тебя любит.

– Как это? – удивлялась Инна.

– Любовь – это танец, в котором участвуют двое. И оба человека должны прикладывать усилия к тому, чтобы эту любовь сохранить. Сказки про любовь одностороннюю, дающую и ничего не просящую взамен – это лишь сказки, бельчонок. Ты можешь танцевать одна, но это будет неполноценный танец.

– Но рыцари совершали подвиги даже ради тех дам, которые вообще не знали об их существовании!

– Конечно, – мягко улыбался отец, – Но было ли это любовью?

– А разве нет?

– Не думаю… Совершить подвиг – это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Гораздо сложнее совершать подвиги ежедневно, пусть даже они будут не настолько яркими. Вымыть посуду, погладить любимую рубашку мужа, слушать его восторженные вопли о победе «Спартака» над «Динамо» – это тоже подвиги. Но они долговечны. А один раз рискнуть жизнью ради призрачной цели – это красиво, но одноразово, понимаешь, Инчонок?

– Но рыцари хранили верность своим дамам! – возмущалась Инна. – Не надеясь на взаимные чувства!

– Возможно, – соглашался Николай Валерьевич, – Однако, надолго ли хватало этой верности? Ты можешь убедить себя в том, что тебе не нужна ответная любовь, но это будет обманом.

– Но они же хранили верность, пап!

– Не знаю, бельчонок. Может быть, кто-то и хранил. Не нужно брать исключение и делать из него правило. Верность стоит хранить во имя чего-то, понимаешь? А не просто так.

– Не понимаю.

– Всё просто. Человек хранит верность до той поры, пока ему есть что терять. Если терять нечего – то и верность хранить незачем. Есть любовь – есть и верность. Нет любви – смысла в верности нет никакого.

– А если любовь заканчивается? – спрашивала Инна. – Знаешь, пап, я не слишком верю в то, что пятидесятилетние старики любят друг друга.

– Любят, Инчонок. Только немножко иначе, чем в молодости. Об этом я и пытаюсь тебе сказать – со временем ты поймешь, какая разная бывает любовь.