Конечно, обе старались исключить любую возможность лишних прикосновений. Но не всегда хватало силы воли.

– Ты уже засыпаешь? – шепотом спрашивала Инна, склоняясь над задремавшей у телевизора Лизой.

– Нет, – шептала в ответ та и судорожно жмурилась, ощущая на своем лице теплое дыхание.

– Кофе или чай? – забегала с утра в гостиную Лиза и быстро отворачивалась, сохраняя в зрачках картину полуобнаженного Инниного тела.

Лёша звонил каждый день. Бодро-веселым голосом интересовался самочувствием жены, требовал четкого отчета от Инны – что делали, где были, выполняли ли распорядок. Но за шутливым тоном ясно было слышно тоску и некоторую нервозность.

Каждый раз, повесив трубку после разговора с мужем, Лиза надолго замыкалась в себе – давило уже привычное чувство вины. Инне это не нравилось. Но ей хватало тактичности не поднимать скользкие темы, а с умением настоящего тактика и стратега обходить все острые углы.

А время шло, неотвратимо, неумолимо приближая очередную жизненную развязку, за которой – либо стабильная, «детная», семья, либо… А что «либо» Лиза даже себе самой ответить не могла.

В конце февраля, когда до родов оставалась всего неделя, в Таганроге выдался особенно солнечный и неожиданно-теплый день. Инна проснулась рано – около шести утра – и, потягиваясь, с удовольствием посмотрела на залитую нежным светом гостиную.

Странно – как быстро она смогла почувствовать себя здесь, как дома. Эта небольшая квартира неуклонно вызывала у неё ощущение возвращения в детство – как будто сейчас издалека послышится мамин голос: «Инночка, вставай, завтрак готов», и папа, проходя мимо, шутливо ущипнет за пятку, и будет долгое семейное чаепитие, бутерброды с копченой колбасой, выглаженная форма, улыбки и счастье. Тихое счастье.

Внезапно негу и расслабленность утра прервал тихий грохот и приглушенный голос: «Ах, чёрт побери!»

Инна подскочила с дивана, и как была – в пижаме – бросилась в Лизину комнату. Сердце её заколотилось как сумасшедшее, а в ушах звоном забесновалась одна мысль: «Неужели уже роды?».

– Что случилось? – выдохнула Инна, без стука влетев в комнату.

Пауза.

Тук-тук. Тук-тук. Колотится сердце о грудную клетку. Губы приоткрыты, воздух тяжелыми толчками проникает в легкие.

Тук-тук. Тук-тук. Взгляды скрестились, словно дуэльные рапиры. Расширенные зрачки, подрагивающие ресницы.

Только не отводи взгляд! Только не позволяй глазам посмотреть ниже! Пожалуйста, держи контроль, ведь я не могу, совсем не могу… Твое тело пахнет сном и нежностью – я чувствую это даже на расстоянии четырех с половиной шагов. Не допусти ошибки. Прошу тебя – только не допусти!

Как хочется тебя обнять. Как хочется выпить всю сладость твоих губ, прикоснуться к тебе, ласкать до умопомрачения, до окончательной потери рассудка. Как хочется прижать тебя к себе и послать всё к чертовой матери – да хоть бы все вокруг провалились, если я не могу этого сделать!

Нельзя. Нельзя. Нельзя. Отвернись. Отвернись сейчас же, иначе будет беда. Отвернись немедленно.

Они отвернулись одновременно. Инна прислонилась щекой к двери и закрыла глаза. Лиза осторожно присела на кровать. Что теперь делать, и что говорить не знали ни одна, ни вторая.

– Я… Дай мне минуту, – срывающимся голосом попросила Инна.

Лиза не смогла ответить. Она обеими руками обнимала себя за плечи и силилась унять жжение в солнечном сплетении. Или не жжение? Жар. Горячий, греховный и восхитительно-нежный. Самое страшное, что в эти сумасшедшие секунды она почти почувствовала, каково это – её прикосновения. Ладони горели огнем, кожа на груди пылала и плавилась, растапливая твердость сосков.

Наконец, спустя Бог знает сколько времени, Инна нашла в себе силы в очередной раз судорожно вздохнуть и выйти из комнаты. Вернулась она быстро – с мокрой головой и тесно завязанным на талии поясом халата. Постучала, вошла, неуверенно улыбаясь, и обоими глазами подмигнула Лизе:

– Нужна помощь?

– Да… – смущенно кивнула та. – Я не могу застегнуть бандаж. Не то живот еще больше вырос, не то руки уменьшились.

– Давай сюда, – до крови закусив губу, Инна протянула руки и взяла из Лизиных рук бандаж, – Ложись на кровать.

– Зачем? – и снова, снова сердце завело свой невыразимый хоровод.

– По правилам эту штуку одевают исключительно лёжа. Ты не знала?

– Нет…

Поколебавшись, Лиза как была – в ночной рубашке – прилегла на кровать. Теперь Инна возвышалась над ней и, смущенная, не знала, как быть дальше.

– Нужно подушку под бедра, – пробормотала она, сдерживая дрожь в руках, – Ты приподнимись, а я подложу.

– Хорошо.

Лиза с видимым трудом выгнулась и тут же расслабилась, опустившись на небольшую подушку.

– Мне нужно поднять рубашку, да? – спросила она, глядя куда-то в сторону.

– Неплохо бы, – улыбнулась Инна, – Если, конечно, ты не хочешь проходить в ней весь день.

Секунда – и ночная рубашка задралась вверх, открывая для жадных глаз доступ к большому гладкому животу. Инна нагнулась, снова до боли сжала губы и быстро застегнула на Лизе бандаж. Задержалась на мгновение, наслаждаясь невиданной раньше близостью, и отпрянула испуганно.

– Я чай… сделаю, – прошептала чуть слышно и почти бегом ретировалась на кухню, оставив Лизу лежать на кровати с закрытыми глазами и смущенной улыбкой на губах.

Инна успела приготовить завтрак и накрыть стол, прежде чем Лиза появилась на кухне. Они обменялись смущенными улыбками и молча принялись за еду.

– Странно, – подумала вдруг Лиза, – Как быстро я научилась с ней молчать. С Лёшкой так долго не получалось, а с ней – почти сразу.

– Что «почти сразу»? – Инна улыбнулась, глядя исподлобья, и согревая ладони о чашку с горячим чаем.

– Я почти сразу научилась молчать с тобой. Почему так?

– Потому что я много говорю и не даю тебе вставить и слова?

Лиза рассмеялась и шутливо погрозила пальцем. Говорить не хотелось. Хотелось улыбаться, нежиться в лучах солнца и… играть в снежки.

– Давай сегодня сходим в парк? – предложила она. – Слепим снеговика. Я знаю, что это глупость, но мне хочется повозиться в снегу.

– С удовольствием. Только чуть позже, ладно? Мне нужно позвонить на работу и решить несколько вопросов.

Работа… Для Лизы стало большим откровением то, с какой легкостью Инна сделала выбор между работой и ею. Сама она прокомментировала это короткой фразой: «Я взяла отпуск», но Саша Прокофьев рассказал, что этот отпуск был получен с большим скандалом и только после угрозы навсегда распрощаться с фирмой.

Завтрак подошел к концу. Инна большим глотком допила чай и сладко зевнула, потягиваясь. Лиза смотрела на неё во все глаза.

– Я помою посуду, а ты пока приляг. Потом я доделаю свои дела и мы отправимся гулять.

– Хорошо. Знаешь, из тебя бы получилась идеальная же…

Лиза сбилась на полуслове. И замерла испуганно.

Идиотка, идиотка! Зачем ты это сказала? Что сейчас будет? Она разозлится, или будет разговаривать с тобой холодно и отстраненно. Вот сейчас встанет из-за стола, смеряет холодным взглядом и скажет: «Мне нужно работать». Идиотка!

– Однажды она из меня уже получилась, – ласковая улыбка Инны прервала это самобичевание и отозвалась очередным сумасшедшим ударом в сердце, – Жаль только, что две идеальные ячейки общества не могут существовать долго под одной крышей.

– Почему не могут? – удивилась Лиза.

– Потому что на фоне одной идеальности вторая смотрится уже обыденностью. Получается, женились два идеала, а на выходе получилась банальность.

– Это ты о своем муже? – Лиза сжала ладони, но всё-таки рискнула спросить. Её удивила та легкость, с которой Инна заговорила о своем прошлом.

– Не только, о себе тоже. Идеальными-то мы оба были. И банальностью стали тоже оба.