Сара делает вид, что поглощена своим занятием, но я-то знаю, что краем глаза она наблюдает за мной и ждет, что я скажу. Я знаю, что она слышала каждое слово. Она ничего не говорит. Да и к чему тут слова? Она есть хочет; мы все хотим. От мысли о нормальном ужине слюнки у меня так и текут. Но я прекрасно понимаю, что меня ждет на десерт – суматоха, хлопанье по плечу и расспросы, расспросы…

Терпеть не могу, когда люди смотрят на меня. Терпеть не могу, когда приходится смотреть на них и видеть их числа.

У всех и каждого есть число – дата смерти. Ненавижу себя за то, что вижу их, эти числа. Ненавижу то, что я при этом чувствую. Иногда мне до смерти хочется вытащить из самой середины костра пылающий сучок и ткнуть им себе в глаза, чтобы только больше этого не видеть. Перестать испытывать те страдание и боль, которые ждут каждого, кому я посмотрел в лицо. Огонь изуродовал мое лицо, дважды чуть не убил меня – и все же, возможно, ему удастся выжечь то, что причиняет мне самую нестерпимую муку.

Единственный человек, который останавливает меня, – это Сара. Я не могу так поступить с ней. Я и зрячий-то – тот еще подарочек, с переменчивым и часто дурным настроением. Если я вдобавок ослепну, шансов на то, что она и дальше будет со мной, совсем не останется.

Тут она поднимает голову и смотрит на меня в упор. Я заглядываю в ее голубые глаза, вижу ее число, и на душе у меня снова становится тепло и уютно – в конце ее жизни я вижу свет и любовь. 2572075. Ее число обещает, что мы будем вместе, она и я, еще долгие пятьдесят лет, а потом она покинет этот мир легко-легко, как будто уляжется в теплую ванну.

Сара.

Я поворачиваюсь к незнакомцу, что сидит на корточках рядом со мной, и заставляю себя кивнуть и улыбнуться.

– Мы придем к вам. Спасибо, – слышу я свой голос.

Он прямо сияет.

– Чудесно! Супер! Приходите в любое время. Мы вон там, в самом конце. – Он указывает на палатку в форме туннеля, стоящую между двумя деревьями. – Кстати, я – Дэниэл. Рад познакомиться, Адам. Я долго ждал этого. – Он шагает прочь и кричит: – Кэрри, он здесь! Он правда здесь…

Меня трясет. Кто меня за язык тянул? Поднимаю руку и со всей дури бью камнем по крюку колышка. Тот сгибается, и я обдираю костяшки пальцев о мерзлую землю.

– У-у-у! Ч-ч… ай!

При детях я стараюсь не ругаться. Иногда это трудно. Роняю камень, счищаю с руки крупные куски грязи и кладу пальцы в рот, чтобы облегчить боль. Без толку. Не уходит ни боль, ни беспокойство, ни гнев. Ничего не уходит.

Рядом оказывается Сара.

– Спасибо, – говорит она.

Пожимаю плечами, все еще посасывая костяшки пальцев. Хорошо, что рот у меня занят и я не могу произнести того, что вертится на языке: «Я не хочу идти к людям, Сара. Они все одинаковые. Это невыносимо».

– Больно, да? – спрашивает она.

Убираю руку ото рта и осматриваю ее.

– Сейчас пройдет. Просто кожу ободрал.

Порывшись в одной из сумок на тележке, она вытаскивает тюбик антисептической мази. Конец тюбика много-много раз туго заворачивали, чтобы выжать содержимое до последней капли. Осталось совсем чуть-чуть.

– Оставь на крайний случай.

– Ш-ш.

Она выдавливает каплю на кончик пальца и точечками наносит мазь на мои царапины, потом мягко втирает. Это так интимно – кончик ее пальца слегка дотрагивается до моей кожи, соприкасаются буквально несколько наших клеток. Я чувствую, как мое тело расслабляется, а гнев затухает.

Мы вместе. Я мечтал об этом, и мечта сбылась. После всего, через что мы прошли, – землетрясение, Хаос, огонь, бродячая жизнь, забота о Мии, Марти и Люке, – мы все еще вместе. Я разглядываю ее палец. В этот миг я готов отдать что угодно, лишь бы остаться с ней наедине. Только мы, ее ладони у меня на плечах, ее лицо близко-близко.

Я беру ее руки в свои:

– Сара, пойдем отсюда. Прошу: переберемся в какое-нибудь другое место. – Ненавижу себя за то, что мой голос звучит с таким отчаянием.

Она сжимает губы, высвобождается. Момент упущен.

– Мы только что пришли, Адам. Мы остаемся.

И мы остаемся.

Мы пришли к Дэниэлу и теперь сидим на бревнах вокруг костра. Тушеная оленина очень пресная, но мы так давно не ели ничего сытного, что и это угощение кажется райским.

Марти и Люк жадно набросились на мясо, и подливка течет по их подбородкам. Они вытирают ее и со смехом облизывают пальцы. Никто их не отчитывает. Приятно видеть, как они набивают животы, как их лица светятся радостью и теплом. Они классные мальчишки. Огонь, который убил мою бабулю, у них отнял родителей. Поначалу они были тише воды ниже травы, и в глазах их все время стоял испуг. Им было жутко трудно жить на улице, они не знали, куда себя девать, оставшись без игровых приставок и плоскоэкранных телевизоров. Но мы с ними многому научились: как ставить капкан на кролика, как разводить огонь. Здорово, что они есть. У меня никогда не было ни братьев, ни сестер.

Мия сидит у Сары на коленях, ее распахнутые глазки смотрят на людские лица, освещенные огнем: Дэниэл, его подруга Кэрри, их соседи. Она, кажется, пытается запомнить их.

Я ем медленно, смакуя каждый кусочек, пытаясь сосредоточиться на еде, а не на беседе. Хлопки по плечу и суматоха закончились, на подходе вопросы. Народ разговаривает о том, что нынче занимает умы всех людей: еда, вода, топливо, холод, голод, болезни. Особенно болезни. Эта тема беспокоит меня, бессмысленно делать вид, что это не так. Мы боремся за то, чтобы добыть пропитание, чтобы согреться, – и с этими задачами мы справляемся. Но что мы будем делать, если кто-то из нас заболеет?

У мальчиков хорошие числа – 21112088 и 392092, но числа могут меняться. Мия продемонстрировала мне это в ту ночь, ночь пожара, ночь землетрясения. Теперь у нее число бабули. У меня крыша едет, когда я вижу его в ее глазах. Ее ждет смерть курильщицы, смерть от удушья. Бабуле она была бы в самый раз, но теперь, когда такая участь уготована Мии, это кажется чудовищным.

Я больше не понимаю правил. Меня не успокаивают даже хорошие числа.

– Здесь не так уж и плохо, – говорит кто-то. – Здорово, что с нами Дэн, он ведь врач.

Смотрю на Дэниэла. Грязная борода, длинные волосы, завязанные в хвост, желтые ногти. Что-то на врача он мало похож.

– Был когда-то, – пожимает он плечами. – Я работал в больнице в Лондоне, пока не наступил Хаос и мародеры не разгромили ее. – Он качает головой. – Вы, наверно, думали, что люди с почтением относятся к больницам, да? На самом деле они превратились в места, где можно на халяву разжиться наркотиками, медикаментами, металлом на переплавку. Я уехал из столицы после битвы за больницу Св. Фомы в марте 2028 года. Были убиты четыре сотни человек, большинство моих друзей бежали. Полиция, армия, правительство – все оставили нас. Где они были? Где, черт побери? – На миг он умолкает, сцепив на коленях руки с туго, как провода, натянутыми жилами. Затем глубоко вздыхает. – Так что привело вас сюда? – спрашивает он, опять переводя разговор на меня.

Первый вопрос. Все замерли, ожидая моего ответа.

– Мы просто перебираемся с места на место и стараемся особо не светиться, – говорю я, не поднимая глаз.

– Хотите добраться куда-то конкретно?

– Нет. Просто чем дальше от Лондона, от больших городов, тем лучше. Там слишком много людей, слишком много опасностей.

– Вы, кстати, знаете, что вас ищут? Здесь были люди, расспрашивали.

Я прекращаю жевать и поднимаю голову.

– Люди? Что за люди?

Дэниэл качает головой:

– Они не представились. Трое мотоциклистов. Из тех, кому лучше на глаза не показываться.

Он кладет руку мне на плечо. Хочет успокоить, но я только больше напрягаюсь. В голове так и жужжит: чтобы ездить на мотоциклах, нужен бензин. Если сегодня кто и может раздобыть его, то это либо ребятки из так называемого правительства, либо бандитские группировки, которые подмяли под себя города.

Когда началось землетрясение, я сидел в тюрьме по обвинению в убийстве, которого не совершал. Правительство имело на меня зуб и всеми силами старалось заткнуть мне рот. Я надеялся, что в Хаосе мое криминальное досье как-нибудь да затеряется. Но похоже, я надеялся зря. От этой мысли кровь стынет в жилах.