А под Харьковом, насколько я из сводок поняла, нехорошо получилось. Сначала наши наступали на Харьков. Наступали. Продвинулись на 60 километров. Большие трофеи, пленные. Потом наши закреплялись на достигнутых рубежах. Ещё закреплялись. Вели наступательные бои. То есть уже не наступали, а вели наступательные бои. Сводки нужно читать очень внимательно. Опять закреплялись на достигнутых рубежах. А потом бои стали уже оборонительными и даже упорными. Когда же сообщили о героическом сопротивлении, я поняла, что там совсем худо.

В конце мая Совинформбюро передало сводку за месяц. На Харьковском направлении с 12 мая фашисты потеряли убитыми и пленными 90 тысяч человек, наши потери 5 тысяч убитыми и 70 тысяч пропавшими без вести. Я не маленькая дурочка, понимаю, что настоящих цифр нам никто не сообщит. Думаю, немецкие потери можно смело поделить на три, а наши, соответственно, на три умножить. Это что, у нас 200 тысяч пропавших без вести? Двести тысяч?!

Ладно, допустим, у сотрудников Совинформбюро случился острый приступ коллективного безумия и нам сказали чистую правду. Всё равно, как это 70 тысяч пропавших без вести? Это где это могли за две недели пропасть без вести семьдесят тысяч человек, интересно знать?

А вчера вот такое странное письмо пришло от Лёньки. Я, конечно, обрадовалась жутко, раскрыла его, а там… Мамочки, такого я не видела ещё. К тому, что некоторые места в письмах с фронта кто-то замазывает чёрной краской, я привыкла. Да и на письме снаружи обязательно стоит штампик, что оно проверено военной цензурой. Но это письмо… это что-то. В этом письме чёрной краской было замазано две трети текста. Всё письмо в краске!

Что же такое секретное там написал Лёнька? Какие такие секреты военные он мог знать, ведь он простой механик-водитель. Хотя нет, уже не простой. Теперь Лёнька —младший сержант и командир танка! И он уже не на Брянском фронте служит, а на Юго-Западном. Во как!

О том, что Лёньке доверили танком командовать и о его переводе на другой фронт, в незамазанной части письма было написано, это цензор секретным не посчитал. Ещё там было написано о том, что у Лёньки теперь новый танк, тоже Т-34, и новый экипаж. Что случилось со старым танком и старым экипажем неизвестно. А новый экипаж полностью из свежего набора, совершенно необстрелянный. Особенно Лёнька недоволен был Стёпкой, своим механиком-водителем. Пишет, что этот Стёпка зелёный, как огурец и тупой, как пьяный бабуин. Ему всё приходится объяснять, показывать и чуть ли не сопли подтирать. Лёнька весь исплевался, от водителя ведь очень многое в бою зависит.

Но что же там произошло-то под Харьковом, почему писем так долго не было и куда делся старый Лёнькин танк? После того, как наши вместо наступления начали оказывать немцам героическое сопротивление на Харьковском направлении прошло несколько дней, и само Харьковское направление из сводок пропало. Зато появились Белгородское и Курское направления. Потом наши оставили Севастополь, подбили «Тирпиц» двумя торпедами, а оборонительные бои почему-то стали вестись уже на подступах к Воронежу. Про Харьков никто не вспоминал, он далеко в тылу у немцев остался.

Мы с Сашей по атласу СССР всегда смотрим, когда в сводках какие-то конкретные географические названия указывают. Я так скажу, от Харькова до Воронежа примерно как от Воронежа до Тулы. А от Тулы до Москвы ещё ближе. Это что, опять? Фашисты опять наступают? Севастополь оставили. Как же так? Мы такую страшную зиму пережили, весна пришла, потом лето. Ну почему мы опять отступаем? Почему?!

И что же написал Лёнька? Что там замазано? Нам так любопытно было, что мы с Сашей попробовали прочесть буквы под краской. Сегодня как раз солнышко ярко светит, как мне нравится. Я прижала Лёнькино письмо к оконному стеклу и через него стала глядеть на солнце. Так некоторые слова можно было разобрать. Я Сашке диктовала, а он записывал. Прямо как в книжке «Дети капитана Гранта» у нас получилось. Ну, когда они там в самом начале читали размокшее письмо, что достали из бутылки.

Свой старый танк Лёнька, оказывается, сам подорвал, потому что у них горючее кончилось. Подвезти же новое не могли, так как Лёнька в окружение попал. Не один, конечно, попал. У них весь Лёнькин танковый корпус окружили, если не всю армию. Про армию Лёнька не знал наверняка, но корпус точно окружили.

И они потом прорывались из этого окружения. Лёнька написал, что потери ужасные были. И он сам не раз в атаку на немецкие пулемёты шёл. Пешком, танка не было уже. Их командир корпуса погиб в одной из таких атак, как и начштаба армии.

Вырваться из окружения удалось очень немногим. И вот среди этих немногих был и мой братик Лёнечка. Ему повезло, и я очень люблю его. А ещё они смогли вынести знамя своего танкового корпуса.

Собственно, всё понятно. Вот почему немцы к Воронежу подошли. Наши войска под Харьковом погибли. В каких случаях знамя танкового корпуса не несут, а выносят, а начштаба армии лично идёт в штыковую атаку? Ответ тут может быть только один —когда наступает полная жопа. Теперь ясно, откуда эти 70 тысяч пропавших без вести взялись. Тут уже и цифра в двести тысяч фантастической вовсе не кажется.

Отступают. Опять наши отступают. Ну когда, когда закончится эта проклятая война?! Как же ненавижу я фашистов, которые уничтожили всё, что я любила, всё, что у меня было. Мой дом, мою семью, всё!

Весь наш город, весь Ленинград просто пропитан этой ненавистью. Она бурлит, тысячи погибших и изуродованных детей требуют отомстить за них. Ой, что будет, что будет, когда наши всё-таки дойдут до Германии! Черти в аду содрогнутся от ужаса и отвращения. Но они сами виноваты, они же пришли к нам, а мы только отвечаем!

Мне проще, ведь мне уже двенадцать лет. Я совсем взрослая. Но как же дети? Да, с приходом тепла и с открытием навигации на Ладоге голод отступил, снабжение города продуктами удалось наладить. Плюс мы и у себя тут, в самом Ленинграде, много чего выращиваем. Под огороды отдали всё, каждый свободный клочок земли. Грядки даже на Невском! У нас во дворе частично сняли асфальт и посадили там картошку. И у нашего детдома тоже есть свой огород, и он довольно приличных размеров. Только этот огород далеко, к нему на трамвае ездить приходится.

Да, трамвай, у нас тут трамваи теперь ходят! Как сейчас помню, это в среду, 15 апреля, случилось. Мы как раз сидели в столовой, завтракали. Я тогда всё пыталась уговорить нашу новенькую, Сашеньку Кириллову, не прятать хлеб, а кушать его за столом. А она не слушалась меня и потихоньку, когда думала, что я не вижу этого, отщипывала от своего кусочка малюсенькие крошечки и прятала их в спичечный коробок. Ну, новенькая она была, её в самом начале апреля перевели к нам. Новенькие у нас часто так делают, хлеб прячут, а потом в кровати лежат и сосут эти крошки. Сейчас-то прятать хлеб перестали, но всё равно, хоть и июль месяц уже, до сих пор ребята почти никто не кушает хлеб за обедом. Обед съедают без хлеба, а сам хлебушек, как самое вкусное, оставляют на потом и кушают уже после третьего. Собственно, я и сама так делаю. Хлеб ведь действительно самое вкусное.

Я отвлеклась. Так вот, трамвай. Сидим мы, значит, завтракаем, нам сладкий чай со сгущённым молоком дали. И тут с улицы такой знакомый, милый и родной трамвайный звонок. Трамвай! И мы все —дети, посетители столовой, повара, посудомойки, все-все толпой высыпали на улицу. Трамвай! По рельсам идёт трамвай и постоянно, непрерывно звенит своим звонком. И люди, люди едут в трамвае, вагон набит битком, люди висят на подножках, высовываются в окна. Машут нам, довольные, весёлые. Трамвай! В Ленинграде снова ходит трамвай!

Представляю, как бесятся от злости фашисты, когда слышат наш трамвайный звонок! Они не могут не слышать его, звонок очень громкий. А наши бойцы, я не раз видела, прямо на трамвае ездят к самой передовой. И раненых с передовой тоже нередко на трамваях вывозят.

А мы, наш детдом, ездим на трамвае пропалывать и поливать свой огород. У нас там и картошка растёт, и морковка, и лук. Каждый раз мы собираем немножко укропа и петрушки и нам это в обед добавляют. Все ездим, только дежурные остаются дома. А с дежурными либо я, либо Сашка, по очереди.