…Сашка замолчал. Я видел в темноте его блестящий глаз и капельки пота на лбу. И молчал. Что я сказать-то мог? А он помолчал еще и спросил:

– Ты кем мечтал быть? Ну, до войны? – Я пожал плечами. Я не знал.

– А я полярником, – признался он. – «Семеро смелых» смотрел? Как там… Хотел узнать, где на них учат. Или даже сбежать, тоже как в кино… Я вот думаю и какое право они имели прийти и все порушить?

– Да никакого, – согласился я.

Я что-то еще хотел спросить, не помню что. И не вспомню, потому что в этот самый момент ахнул взрыв!

В какой-то момент мне показалось, что подорвали наш вагон. Истошно завыл гудок паровоза, под полом страшно заскрежетало, вагон сунулся вперед, закричали и заплакали младшие, кто-то – кажется, Гришка – крикнул: «Чо за х…ня?!» И тут все это перекрыл грохот пулемета.

– Ложись! – прокричал Сашка. Но мы не успели упасть на пол – дверь дрогнула и отскочила в сторону, человек, видневшийся в проеме смутным силуэтом, крикнул:

– Скорее наружу!

– Младших! – мгновенно сориентировался Сашка.

Мы попрыгали под откос. Паровоз ревел, гудел и выл, около вагонов кричали и стреляли, от леса – совсем недалекого – и в лес летели огненные строчки и точки. Я хватал младших, которых мне передавали девчонки, и пихал их в сторону леса, сам еще не понимая, что происходит. Открывший дверь человек – в гражданском, но с винтовкой – вдруг сорвал ее с плеча, упал на колено и начал стрелять. Кто-то из младших тоненько закричал, что-то свистнуло у меня над ухом, и я увидел, что вдоль паровоза бегут трое. «Дзанн, вжжиг, вжжиг!» – с воем отскочило что-то от засова на дверях. Один из бегущих упал, двое других упали на колено – и освободивший нас человек опрокинулся на спину. Я видел, как Тошка нагнулся за его винтовкой – и вдруг дернулся и встал на колени, изо рта у него полилось черное, и Тошка тоже упал… Но Колька подхватил винтовку – выстрел! Стоявший на колене упал под колеса. Второй вскочил и побежал обратно, но Колька выстрелил снова – и тот покатился под откос. Сашка зачем-то рванулся вперед, я, ничего не понимая, побежал за ним. По-прежнему без мыслей я повторил его движение – он поднял выпавшую из рук убитого (это был не немец, не эстонец, а полицай) винтовку, я так же подобрал винтовку у второго, сорвал патронташ, уже сам об этом догадавшись. Мы прыгнули под откос и побежали к лесу.

Мы похоронили маленького – мальчика лет восьми, его звали Женя – у корней большого дуба. Пуля попала ему в шею, и он умер на руках у Севки, пока мы бежали к лесу. Больше из нас никого не задело, если не считать убитого Тошки, оставшегося на путях. Помню, что я хотел помолиться и перекреститься, но люди, стоявшие вокруг, не делали этого.

Отрядом это назвать было нельзя – четыре человека и пулемет «максим». Трое были военными. Точнее, все четверо, просто четвертый – медлительный и большой эстонец – все еще носил немецкую форму, хотя и без знаков различия. Командира знал Сашка, это был Ряжин Сергей Викентьевич, подтянутый такой высокий человек лет сорока, капитан Красной Армии. Они с Сашкой долго и без стеснения обнимались, Сашка что-то сбивчиво рассказывал и твердил: «А я думал, вас убили всех… что я один спасся…» – а мужчина улыбался и ерошил Сашке волосы. Мне сперва даже неудобно стало на это глядеть, я только потом понял, что в этом времени ничего такого между мальчишками и мужчинами не бывает.

Они давно собирались напасть на этот поезд, но никак не могли придумать, как это сделать. Тогда они просто взорвали рельс перед поездом остатками тола и открыли пальбу по вагонам, а под шумок вытащили нас. Впрочем, как оказалось, радоваться было рано. Сергей Викентьевич сказал почти сразу:

– Сейчас они полезут нас искать… Девочки, – обратился он к девчонкам, собравшим вокруг себя младших, – мы вас прикроем. Кто-нибудь знает, как стороны света определять? – Отозвались сразу несколько. – Пойдете по лесам прямо на юг. Так доберетесь до села Белебелка. Там партизанская республика. Идите не останавливаясь, как бы трудно ни было. Это далеко, но вы дойдете… Ты и ты, – он посмотрел на Севку и Гришку, – пойдете с ними. Лишнего оружия у меня нет. И девочкам будет трудно одним.

– За что? – Севка побелел и так посмотрел вокруг, что я крепче вцепился в свою винтовку, готовясь, что он бросится ее отбирать. – Я… за что вы меня?! – Гришка промолчал, но вдруг стал часто моргать…

– Без разговоров! – прикрикнул Сергей Викентьевич. – Марш! – Он смотрел вслед уходящим, пока они не скрылись за деревьями. После этого повернулся к нам. А я стоял и думал ошарашенно, до чего остервенело вцепился в собственный билетик на тот свет. По идее, я должен был еще и приплатить тому, кто у меня заберет оружие… – Все за мной, на позицию.

Я не очень много понимаю в военном деле. Но у нас было шесть винтовок, пистолет-пулемет, два револьвера и пулемет, а к нему – около сотни патронов. Гранат не имелось вообще. В эшелоне ехало не меньше батальона фрицев, человек пятьсот. Поэтому предстоящий бой выглядел чистейшим самоубийством.

Так я подумал. А потом подумал еще, что и окружающие это знают наверняка. Просто есть три с половиной десятка маленьких детей и девчонок, которые сейчас уходят сквозь лес от рабства. А нас семеро, и мы – мужчины. Естественно, что мы должны их прикрыть собой.

Эта мысль меня успокоила. Смешно, но это правда.

Сергей Викентьевич расположил нас на пригорке, в который утыкалась лесная прогалина – в центре пулемет, по сторонам остальные. За пулемет лег тот здоровяк в немецком мундире. Увидев, что я на него смотрю, он улыбнулся и сказал, показав на себя:

– Эйно Парк… я эстонес, так. – Очевидно, мой взгляд выдал мои же мысли, потому что он указал в ту сторону, где была железная дорога, покачал головой и сказал неожиданно горячо: – Те – не эстонцы. Кайтселийт[26], тьфу, бантиты! – И сплюнул. – Я пежал… к партисаны… Я эстонес, не они.

– Борька Шалыгин, – сказал я и занялся своей винтовкой.

Это оказался немецкий «маузер». Я в принципе знал, как им пользоваться, и даже знал, что у него сильная отдача, но в руках никогда не держал. В магазине не хватало патрона, я дозарядил его и начал целиться между двумя деревьями на прогалине. Лежал и думал, что, может, немцы еще и не станут организовывать преследование. И что, если бы не это нападение, мы бы так и ехали в поезде, в относительной безопасности – и поэтому, наверное, многие люди быстро мирятся с рабством: ты несвободен, зато в безопасности, а начнешь бунтовать – и все…

– Идут, – сказал Сергей Викентьевич.

Я встрепенулся, прислушался – и услышал голоса, перекликавшиеся вроде бы совсем недалеко. Они звучали не по-немецки, и я, к своему изумлению, узнал датскую речь! Но над этим некогда было особо задумываться, потому что первые из преследователей появились между деревьями – они шли далеко друг от друга, перекликаясь и вертя головами. То есть вели себя так, как в лесу вести нельзя. Я увидел, как Эйно припал к пулемету, чуть опустил его любопытное черное рыльце. И сам приложился, поймав в прицел вооруженного пистолетом-пулеметом солдата, шагающего прямо на меня. Ни страха, ни жалости я не ощущал. Я вообще не воспринимал идущего ко мне человека как человека. Вот и все. Нет, я не видел в нем персонажа компьютерной игры, всякую такую ерундень, которую обычно приписывают подросткам. Просто он был до такой степени чужим в весеннем утреннем лесу (а уже почти совсем рассвело), что…

– Огонь!!! – прокричал Сергей Викентьевич.

Я выстрелил. Отдача действительно оказалась мощной, я увидел, как промахнулся, – солдат присел и тут же бросился в сторону. Звуков сразу не стало – рядом бил «максим», начисто глуша их. Я дернул затвор, прицелился и выстрелил снова, в то дерево, за которым прятался мой. Мне почему-то хотелось достать именно его. От березы полетела щепа. Он ответил очередью и выкатился наружу, за корни. Слева еще один тащил в укрытие товарища, я бы мог легко его подстрелить, но не стал и снова выстрелил в этого, но он уже укрылся за деревом.