Таким образом мы временно оказались в одной упряжке с великими державами Запада. Перед ними стояла общая цель – уничтожение фашизма.
Укрепились наши дипломатические контакты с новыми друзьями. Переводчики стали нужны не только в Москве, но и в главных портах страны, так как к нам стало поступать английское и американское снаряжение и продовольствие. Беспрерывный поток конвоев доставлял оружие и боеприпасы с английских военно-морских баз в Мурманск и Архангельск. Английские военные стали обычным явлением на улицах этих городов. А американские военные грузы шли к нам через Иран в Баку. Чтобы обслуживать всю эту сложную операцию, в армии и при НКВД были созданы ускоренные языковые курсы.
Поскольку все молодые мужчины, знавшие тот или иной иностранный язык, были на фронте, на эти курсы набирали и женщин. Там я познакомился со своей будущей женой, с которой мы попали в одну английскую группу, каждая из которых состояла из четырех-пяти человек. Позднее ее направили на работу в переводческое бюро.
Нас так ждали на будущей работе, что мы не занимались ничем другим, кроме английского языка. Даже марксизм-ленинизм, обязательный во всех и всяких советских учебных заведениях, был изъят из нашей программы. Очевидно, когда Лаврентию Павловичу Берии, возглавлявшему тогда НКВД, представили для ознакомления список предметов, которые предполагалось нам изучать, он вычеркнул все, оставив только языки. Изучали мы английский глубоко и ускоренно, по семнадцать часов в сутки. Ночью в спальне общежития мне случалось слышать, как ребята разговаривали во сне по-английски, по-французски, по-турецки, по-итальянски. Я совершенствовал свой английский целых десять месяцев, но и на этот раз вынужден был досрочно оставить курсы.
В декабре 1943 года меня без предупреждения направили в Главное управление внешней разведки. Никто даже не подумал спросить моего согласия, но едва ли я смог бы отказаться. Английские переводчики были просто необходимы. Да и предоставленная мне возможность работать в самом престижном управлении секретной службы казалась очень лестной, хотя я слишком хорошо понимал, что меня отобрали для этой цели не из-за каких-то исключительных способностей. Просто больше некому было работать.
В английский отдел Управления набрали семь сотрудников, в американский – пять. Все другие офицеры-переводчики либо воевали, либо были убиты на войне. А к нам шел непрерывный поток информации, главным образом микропленки. Ее доставляли кораблями в Мурманск. Важнейшие разведывательные сообщения накапливались грудами. Семь человек, работавших на Лубянке дни и ночи, почти наугад выхватывали из кип документов какую-нибудь бумагу, кое-как переводили, а остальное подшивали и откладывали «на потом». Это иносказательное выражение для просто забытой части информации, собранной нашими агентами в Англии. А ведь эти люди часто подвергали себя огромному риску, чтобы добыть секретную информацию и переправить ее нам. Что бы они подумали, если бы узнали, что их телеграммы и сообщения в пятидесяти случаях из ста едва ли были прочитаны? Положение стало еще нелепее оттого, что значительная часть секретных донесений чрезвычайной важности откладывалась навсегда.
Руководство НКВД понимало всю серьезность положения. Оно знало, что из-за недостатка работников наша страна не пользуется теми преимуществами, которые дают ей агенты, работающие за рубежом.
Так что мне сразу же стало ясно, почему меня приняли в этот отдел. Сначала мои руководители послали меня знакомиться с документами и подшивать те из них, которые еще предстояло перевести.
Увидев у себя на столе гору папок, принесенную делопроизводителем, я призвал на помощь все свое мужество и упрямо набросился на первую пухлую папку, аккуратно перевязанную тесемкой. Прочел несколько страниц. Достаточно ли интересен этот материал, чтобы переводить его целиком? Из чего я должен исходить, решая этот вопрос? Первую папку отложил. Взял следующую. Потом еще одну. Просмотрев штук десять, остановился, подумал и в конце концов установил для себя критерий: что очень важно, а с чем можно и подождать.
Прошло несколько недель напряженной работы, и вот, наконец, я получил первое задание на перевод документа. Это было сообщение одного из наших лондонских агентов. Теперь я уже забыл, о чем там шла речь, потому что дальше пошел один перевод за другим. Я работал как автомат, зачастую не понимая, какое значение имеет донесение. Кроме того, мне приходилось много заниматься технической работой. Я подшивал документы, подклеивал ярлычок, который затем подписывал мой начальник, так как в то время моя подпись не имела никакого значения. Затем меня стали посылать в архив, чтобы найти тот или иной понадобившийся документ и перевести его для начальника английского отделения. Эта механическая, чисто бюрократическая работа была утомительна до умопомрачения.
Позже, когда я завоевал доверие начальства, мне поручили классифицировать вновь прибывающую информацию из нашей лондонской резидентуры. Я переводил ее, а затем передавал по назначению. Я быстро научился определять те документы, которые заслуживали особого внимания, и передавал их только своему непосредственному начальнику. Это были главным образом донесения, касающиеся внутренней и внешней политики Англии, исследований в области атомной энергии, военной экономики и взаимоотношений Англии с другими странами. Все эти вопросы были особенно важны для Сталина, который прекрасно знал, что британский премьер-министр Уинстон Черчилль лгал, когда жаловался ему на то, что у союзников якобы мало живой силы и боеприпасов. Основываясь на донесениях разведки, Сталин прекрасно знал, что у англо-американских союзников ресурсов достаточно, и мог с большей или меньшей точностью определить, какую реальную помощь союзники могли предоставить. Моих начальников, чье доверие ко мне росло, стали вполне удовлетворять мои первые аналитические справки и переводы ответственных текстов.
Мне, в сущности, повезло: я учился искусству разведки не в какой-нибудь школе, не теоретически, а на практике при исключительных обстоятельствах. Хотя мне в какой-то мере помогали сослуживцы своими советами и наставлениями, но больше всего я обязан моему первому начальнику Иосифу Львовичу Когену. Будучи старше меня примерно лет на десять, он пришел в НКВД с дипломатической работы и был чрезвычайно компетентен, методичен, осторожен, а самое главное – человечен.
Не надо забывать, что я провинциал. У меня не было в Москве ни родных, ни знакомых. Жил я в общежитии школы переводчиков, из которого меня очень скоро выселили на том основании, что комнаты там нужны для слушателей. А я уже служил в наркомате. Жить в каком-нибудь рабочем общежитии – а альтернативы тогда не было – мне не хотелось. Выручил Коген, который сам предложил найти мне жилье. Этим простым проявлением заботы обо мне Коген полностью завоевал мое расположение. Он же и обучил меня основам работы оперативного агента. Я постепенно стал чувствовать себя увереннее и уже не сомневался, что справлюсь с порученным мне делом. Коген, в частности, заставлял меня тщательно переваривать поступающую информацию, несмотря на то, что при первом прочтении она могла показаться маловажной. Я научился писать ясно, кратко и точно, так, чтобы тот сотрудник, который получит мою справку, мог сразу же понять, что я имею в виду. Проверяя мои первые тексты, Коген иногда вежливо намекал, что я проглядел тот или иной важный пункт информации.
Не могу сказать, что мы стали большими друзьями, ведь разница между нами была огромна. Он родился в интеллигентной семье, а я, как у нас говорили, принадлежал к «рабочей интеллигенции». По широкому кругу вопросов мы сходились далеко не во всем, и все же я могу с уверенностью сказать, что, если бы не Коген, я никогда не стал бы опытным разведчиком.
Читая донесения наших агентов, я начал воспринимать их как близких людей. Я узнавал их достоинства и недостатки, догадывался об опасениях и тревогах. Их образы реально стояли передо мной.
