Карл взлетел по парадной лестнице, чуть не сбив с ног лакея, и напугав убирающую внизу девушку. Его черный легкий не по сезону плащ был забрызган грязью, волосы всклокочены, в руках черная помятая шляпа.

– Все кончено. Скандал! Позор! Как я покажусь на улице? На меня ведь пальцем станут показывать как на злодея. Кто поверит в мою невинность? А это «волшебное создание» еще осмеливается требовать с меня пенсию… За что?!

Я обнял его за плечи и почти что силой дотащил до кабинета. От Карла разило вином, так что поначалу я подумал, что Великий пьян.

– Все плохо! Она… они… и главное, какая подлость!

Я распахнул дверь и усадил Карла в удобное кресло, попросив, возникшего в дверях слугу, подать стакан воды.

Впрочем, в тот день мне пришлось вливать в Карла Павловича не только воду. В ход пошли и Уленькины капли, и уже позже превосходный дядюшкин ром. Какое-то время Карл молча пил, то и дело пуская слезу и блуждая взглядом. Иногда его тяжелое дыхание обращалось в стон или всхлипывания, и тогда он клял кого-то грозя кулаком, и обещая отмстить. Я старался быть спокойнее, силясь по отдельным вздохам и оборванным фразам выяснить, что же повергло моего друга в столь плачевное состояние.

А ведь все так славно начиналось, месяц как Карл сочетался браком с девушкой, в которую был страстно влюблен, в юную восемнадцатилетнюю пианистку, любимую и пожалуй самую талантливую и многообещающую ученицу Фредерика Шопена, такую невинную и нежную, что… как ни странно, она почти затмила саму память о божественной Юлии, хотя многие до сих пор говорят, будто страсть Карла с годами нисколько не уменьшилась и еще сведет его в могилу. Но… как знать?.. на венчании в лютеранской церкви святой Анны, что на Кирочной[1] Карл выглядел, мягко говоря, странно. Был бледен, подавлен и даже пожалуй смущен. Его же юная невеста Эмилия Федеровна показалась мне печальной, отстраненной… или, лучше сказать… имела сходство с ходящей в состоянии сна или гипнотического транса сомнамбулой. Впрочем, что касается девушки – ничего удивительного, невесте положено горевать на свадьбе, вспоминая жизнь в девичестве и невольно страшась перед неизвестностью грядущего, но что же происходило с Карлом?

Народу в церкви было кот наплакал, что казалось странным уже потому, что все прекрасно помнят Брюлловские гуляния, званые обеды, катания, пикники… при этом Карл то и дело подгонял пастора поскорее закончить церемонию, словно был отозван бог знает по каким важным делам. Выходя из церкви, мы обменялись парой незначительных фраз с Тарасом Шевченко, который был в не меньшем недоумении нежели я.

Из воспоминаний Тараса Шевченко.

«Я в жизнь мою не видел, да и не увижу такой красавицы. Но в продолжение обряда Карл Павлович стоял глубоко задумавшись: он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту».

В тот момент, признаюсь, я приписал подавленное состояние Карла какому-нибудь спешно доставленному из Италии посланию от его роковой музы, с которой художник давным-давно порвал, но все равно не переставал заглядываться на девушек хотя бы отдаленно напоминающих эту непостижимую красавицу.

Наконец закончив плакать и сморкаться, и должно быть почувствовав себя в относительной безопасности, Карл позволил снять с себя плащ, после чего сбивчиво и весьма отрывисто начал свой рассказ:

– Как тебе известно, мой дорогой друг, ни так давно я женился на Эмилии Тимм, дочери рижского бургомистра Федера Тимма – человека, имя которого я не могу произнести без понятного отвращения и содрогания. И который теперь смеет обвинять меня в злодействах, к коим я не причастен, ни делом, ни помышлением. Вы, должно быть, слышали, что господин Тимм и все его родственники теперь обвиняют меня в том, что я, якобы избивал ее, заставляя проделывать различные гнусности, к которым якобы привык, живя заграницей! И даже вырвал из ее ушей бриллиантовые сережки, выбросив затем Эмилию на улицу, пардон, в одной рубашке! Но, клянусь вам чем хотите! Своею жизнью, честью, искусством, талантом, сколько у меня его ни осталось. Никогда в жизни я не поднимал руки на женщину! Никогда! Натурщицы, служанки в тавернах и гостиницах, шлюхи дорогие и дешевые… я уже не говорю о знатных дамах, но никогда, ни при каких обстоятельствах я не забывал о приличиях, не позволял себе…

И вот теперь, по высочайшему повелению, мне предписано явиться к его сиятельству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу, и на имя Священного синода и министра двора князя Петра Михайловича Волконского дать письменное разъяснение случившемуся! Рассказать, что же на самом деле произошло между мною и моей… с позволения сказать, женою! Отчего ее семья спешно забрали к себе это исчадие ада, и теперь возводит на меня возмутительную клевету, разрушая все, что я создал!

Я тотчас вскочил с места и уверил Карла, что хоть и слышал что-то о размолвках в семье Брюлловых, не придал тому ни малейшего значения. После чего Карл продолжил.

– Сейчас я расскажу вам все, как оно есть на самом деле и после этого вы, как человек военный, а значит, привыкший составлять рапорты, либо поможете мне сочинить сей документ, либо поедите во дворец вместе со мной, или, если и то и другое невозможно, дадите дружеский совет, как теперь быть? Как жить после подобного позора и бесчестия? Как писать «Взятие Божьей матери на небо»? заказанный между прочим высочайшим повелением для Казанского собора! Да и зачем?! Согласятся ли принять столь значительное произведение господа чиновники у человека без чести?!

Я тотчас уверил Карла, что сделаю все, как он желает, так что он может смело рассчитывать если не на мой писательский талант, то на мое гостеприимство, и мое состояние, коими он может смело распоряжаться по своему усмотрению, кроме того, я обещал в случае крайней необходимости помочь ему во взаимоотношениях с судейскими, среди которой у меня имелись знакомства. После чего немного успокоившийся Карл начал свой рассказ:

– Итак, я повстречал Эмилию в ту пору, когда уже не чаял отыскать себе спутницу жизни. Ее красота, искусство, чарующий голос… и самое главное, сама ее, как бы это сказать – противоположность известной вам даме, богине, которой я служу столько лет, и которой, несмотря ни на что, буду служить вечно. Юная и прекрасная Эмилия Федеровна была не похожа на властную львицу Юлию Павловну, и в то же время, в них было нечто родственное. Те же черные волосы, та же ослепительная грация, но только если Юлия Павловна делает все напоказ, даря свет и жизнь, как поступает солнце, нежная, кроткая Эмилия напоминала скорее свет луны, ландыш, нежнейший эдельвейс. Если Юлия сияла жаркой южной красотой своих итальянских предков, Эмилия – типичная северянка, строгая, рассудительная немка, блистала росой на свежем лепестке первоцвета.

Я пленился, очаровался ее юностью, написал ее портрет у рояля, а уже потом сделал предложение. Не скажу, что папенька Эмилии Федеровны принял его с большой радостью, но, должно быть моя слава, и известность сыграли роковую роль, так что, в конце концов, он был вынужден согласиться отдать за меня дочь. Я был на седьмом небе от счастья, занялся обустройством дома, готовил пышную свадьбу, когда… а надо сказать, что во время подготовки к таинству венчания и свадьбе, я ни разу не оставался наедине со своей невестой. Возможно, это должно было показаться мне подозрительным… даже возмутительным… но, вы же знаете, сколько у меня было работы.