– Уходите, господа, отсюда! Жильберт, оставайтесь здесь; девочка тоже может остаться!

Кетти густо покраснела от нанесенной ей обиды. «Девочка!» Как это чудовище смело так назвать ее! К счастью, ее глаза встретились с глазами доктора Жильберта, и в его взгляде она прочла такое сочувствие, что мигом успокоилась. Она ограничилась лишь молчаливым презрением и, подойдя к мачехе, решила храбро защищать ее от грубости Эбергарда.

Мужчины вышли в соседнюю комнату. Тайный советник и Гельмар стали прогуливаться взад и вперед, тихо разговаривая, а Генрих подошел к окну и начал читать листок почтовой бумаги, который он только что поднял с пола гостиной.

«Ах, опять воспевается увядшая роза! – с насмешливой улыбкой подумал он. – А солнечный луч, конечно, – сам Гвидо Гельмар, великий поэт. Боже, как трогательно! Целые потоки слез! Если бы Эвелина не была больна, она, наверно, не устояла бы перед этим воплем души!»

– Что ты читаешь? – спросил Гвидо, подходя к окну (бедняга и не подозревал, что его лучшее стихотворение Генрих насмешливо назвал «воплем души»).

– Одно из твоих произведений; оно, конечно, предназначалось Эвелине Рефельд! – ответил Генрих, передавая поэту листок бумаги.

– Да, предназначалось ей и только ей одной! – сердито подтвердил Гельмар. – Я нахожу дерзким с твоей стороны взять у нее со стола эти стихи и читать их без ее и моего разрешения.

– Я взял их не со стола, а с пола, они валялись на ковре. Весьма возможно, что прозаические ноги Эбергарда ступали по ним.

Гвидо закусил губы от бессильного бешенства и положил свое произведение в карман сюртука.

В эту минуту в комнату вбежала Кетти и, заливаясь слезами, упала в кресло.

– О, Генри, что мы наделали! – сквозь рыдания проговорила она. – Как жаль, что ты заставил Эбергарда прийти сюда! Бедная мама корчится в истерическом припадке, а это чудовище злорадствует.

– Что случилось? Что случилось? – спросили в один голос старый Кронек и Гельмар.

– Он обращается с мамочкой, как дикий зверь, как вандал! – продолжая плакать, ответила девушка. – Прежде всего, он сорвал занавеси и открыл окна, хотя мама и предупредила его, что не выносит яркого света и свежего воздуха. Когда она заплакала от страха и волнения, а я – от жалости к ней, он закричал на нас, как полоумный. Он заявил, что пришел сюда не для того, чтобы видеть нашу глупость и утонуть в потоках слез, а затем прогнал меня из гостиной. Теперь бедная мамочка одна в его руках. Если бы не доктор Жильберт, к которому я чувствую неограниченное доверие, я могла бы ожидать, что чудовище уморит ее!

– Все это можно было предвидеть, – заметил Гвидо, обрадовавшись случаю выразить свое недовольство. – Я с самого начала был против приглашения доктора Эбергарда. Ведь всем известно, что вследствие своего невозможного характера он вынужден был отказаться от практики и чтения лекций. Как же можно доверить подобному человеку такое хрупкое и нежное существо как наша больная? Генри не послушался моего совета, и вот результат его обычного легкомыслия!

– Я тоже, убедившись в его непомерной грубости, был против того, чтобы позвали его, – вмешался в разговор тайный советник. – Да, Генри, ты слишком поторопился; это было очень неосторожно с твоей стороны!

Генрих равнодушно слушал упреки присутствовавших, обращенные к нему, вместо благодарности за удачно исполненную миссию.

– Ведь мы же знали, что имеем дело с чудаком, способным на самые неожиданные выходки, – спокойно ответил он. – Эбергард поступает со своими пациентами как с утопающими, которых вытаскивают из воды за волосы. В этом еще нет великой беды. Во всяком случае, нужно подождать, каков будет результат визита доктора Эбергарда!

– Какое грубое выражение «вытаскивают за волосы», – презрительно заметил Гельмар. – Мне кажется, у тебя есть много общего с этим Эбергардом!

Генрих молча взглянул на поэта и не счел нужным ответить ему.

Кетти вышла в сад и решила ждать там выхода доктора. Может быть, она в душе питала надежду, что молодого доктора опять пошлют гулять, но на этот раз ее надежда не оправдалась. Вместо Жильберта к ней скоро вышел Генрих, но он был так задумчив и рассеян, что с ним ни о чем нельзя было говорить.

Доктор Эбергард, по-видимому, серьезно взялся за дело, так как пробыл у пациентки больше часа.

Когда он, наконец, вышел из гостиной, к нему навстречу поспешил старый Кронек и Гельмар. У Гвидо был самоуверенный вид человека, знающего, что его везде ожидают поклонение и почтительное внимание. Когда Эбергард вошел в гостиную, ему назвали присутствующих; таким образом, он услышал имя Гельмара, а Гвидо не допускал, что кто-нибудь может не знать, что Гельмар – великий поэт.

– Вы заставили нас пережить очень трудные минуты, доктор, – свысока проговорил Гвидо, – мы умираем от нетерпения и беспокойства. Скажите же, как вы находите состояние здоровья нашей дорогой больной? Можем ли мы надеяться, что она поправится?

Эбергард молча смерил взглядом Гельмара с ног до головы. На него произвели неприятное впечатление самоуверенный вид Гельмара и его высокомерный тон.

– Это уж мое дело и вас не касается, – резко ответил доктор, отворачиваясь от молодого человека. – Неужели вы думаете, что я стану объявлять всякому встречному – поперечному о своих наблюдениях? «Дорогая больная» крайне нервная и возбужденная особа; прежде всего, нужно привести в порядок ее голову. Сегодня я уже отпустил ей маленькую дозу благоразумия, посмотрим, что будет дальше.

С последними словами Эбергард отошел от Гельмара и повернулся к тайному советнику, очевидно, намереваясь сказать и тому какую-нибудь колкость. Но старый Кронек, уже напуганный грубостью доктора, только робко поклонился ему и отступил на несколько шагов. Такое смирение со стороны важного сановника смягчило Эбергарда настолько, что он почти приветливо кивнул ему головой и вышел в сад в сопровождении Жильберта, крайне смущенного поведением своего патрона.

В саду доктора встретил Генрих. При виде молодого человека в глазах сердитого эскулапа промелькнул злорадный огонек.

– Ах, вот вы где, господин Кронек! Вы, конечно, горите нетерпением узнать мой приговор?

– И да, и нет, – спокойно ответил Генрих. – Я убежден, что вы разделяете мнение своих коллег. Не думаю, чтобы вы расходились во взглядах со знаменитым Мертенсом по поводу положения нашей больной!

– Вы так думаете? Я не выношу так скоро своего решения, как ваш «знаменитый Мертенс», – возразил Эбергард. – Это очень сложный случай, в высшей степени интересный для науки, а потому лечение госпожи Рефельд я беру на себя.

Глаза молодого человека засияли от радости точно так же, как и тогда, когда Эбергард согласился навестить больную, но он поторопился принять равнодушный вид.

– Это больше чем мы могли ожидать, – скромно ответил он. – Мы никогда не посмели бы отнимать у вас драгоценное время! Не стеснит ли это вас, доктор?

– Ну, уж это мое дело! – проворчал Эбергард. – Я понимаю, что вам было бы приятнее, если бы я оставил несчастную женщину на съедение Мертенсу и другим господам коллегам! Но не беспокойтесь, этого не будет! Я могу приезжать хоть каждый день, если это понадобится, а два раза в неделю буду посещать больную непременно. Жильберт, черт возьми, где вы пропадаете?

Молодой доктор воспользовался беседой своего патрона с Генрихом и прошел в боковую аллею, где случайно прогуливалась Кетти. Но он не успел обменяться и двумя словами с юной хозяйкой дома, как услышал громовой голос Эбергарда. Жильберт вздрогнул и поспешил на зов сердитого старика. Эбергард вдруг вспомнил, как его ассистент уронил на пол стеклянную пластинку с препаратом, когда в его библиотеку вошла эта самая юная особа. А потому бросил теперь на Кетти злобный взгляд, схватил злополучного Жильберта под руку и не выпускал его из своих рук до тех пор, пока не уселся вместе с ним в карету. Генрих почтительно раскланялся со старым доктором и стоял у калитки, пока карета не скрылась из виду.