Робина, конечно, тотчас же оправдали бы, и она приветствовала бы его рукопожатием, отвечая на бурную благодарность жестом легкого протеста.

Они встретились бы потом, чтобы поговорить обо всем происшедшем. Теперь, когда Робин был свободен и не требовал никаких жертв с ее стороны, воскресло снова прежнее отношение к нему. Приятно было вспоминать о прошедших днях, когда ей не угрожал ни развод с Хюго, ни опасность позора. Лайла была твердо уверена, что является хотя и любящей другого, но верной женой своего мужа, несмотря на то, что тот совершенно не понимал ее. Она думала о Робине, как о обожающем любовнике, готовом пожертвовать жизнью ради ее счастья. Гнев, который она чувствовала из-за того, что он поставил ее в щекотливое положение, озлобление, заставлявшее называть его «глупец» и «эгоистичный безумец» исчезли, и теперь все недовольство она перенесла на Хюго.

С момента бегства Робина он стал холоднее и сдержаннее, чем когда-либо. Лайла больше не боялась его. Она злилась на Хюго за его власть над нею, за его ледяную вежливость и за презрение, питаемое к ней, о котором она подозревала, но которое Гревиль никогда не выказывал.

Когда он заявил, что не поедет с ней в Каус, их именье в Сюссексе, она искренне обрадовалась и ответила только для того, чтобы прервать молчание:

— Вы плохо выглядите, Хюго, и нуждаетесь в отдыхе.

Гревиль зажигал сигару. Они обедали вдвоем, и им в эту минуту подали кофе.

Был жаркий вечер. В маленькой столовой жужжали электрические вентиляторы. Лайла равнодушно взглянула на Гревиля, подошедшего к окну. Его голова отчетливо вырисовывалась на сапфировой синеве неба, перерезанной черными силуэтами деревьев. Конец сигары горел красноватым огнем в полутьме, когда он сказал:

— Я собираюсь отдохнуть.

Нотка, прозвучавшая в его голосе, казавшемся внешне спокойным, заставила Лайлу вздрогнуть, словно от порыва холодного ветра.

Она встала и ответила с веселым смешком, стараясь скрыть свой страх:

— Я думаю поехать в посольство и встретиться с Вал. Обещала быть там в одиннадцать часов, надо спешить.

Гревиль поднялся и отворил перед ней дверь. Лайла взглянула на него и вышла. Он стал таким серьезным за последнее время.

Гревиль снова подошел к окну. Лайла ушла, но запах ее духов все еще наполнял душную комнату. Гревиль высунулся из окна и почувствовал тотчас же чистый горьковатый аромат гераний. Тяжело вздохнул и вернулся к столу. Было одиннадцать вечера. Он сел, подперев рукой подбородок, и бросил недокуренную сигару. Вошел слуга, сопровождаемый Тревором, секретарем Гревиля, молодым человеком с наивным лицом. Тревор был сын одного из лучших друзей Гревиля и искренне любил последнего. Гревиль испытывал каждое утро чувство удовольствия, когда Тревор появлялся с методичной пунктуальностью в дверях его кабинета, стараясь придать своему лицу серьезное деловое выражение, мгновенно сменявшееся радостной улыбкой.

Он извинился за беспокойство, причиняемое своему начальнику:

— Простите меня, сэр, но мистер Эварт грозил, что явится сюда лично, если я не передам вам его записку. Это по вопросу об избрании Гуля.

Они пошли вместе в большой кабинет Гревиля, и Тревор сел на свое обычное место, собираясь записать распоряжения Гревиля.

Глядя на светлую голову Тревора, Гревиль почувствовал сильное волнение. Он думал не о самом Треворе, а о том, что тот представлял собой для своего отца — друга Гревиля. Он был сыном, о котором нужно было заботиться, которого любили и который отвечал на эту любовь.

…Однажды, через два года после их свадьбы, Лайла пришла к нему и сообщила с отчаяньем о том, что, кажется, ждет ребенка. Ее пугали боли, опасность родов и риск испортить свою фигуру.

«И я любил ее», — сказал себе Гревиль.

Голос Тревора вернул его к действительности.

— Вы плохо выглядите, сэр, — сказал Тревор голосом, полным беспокойства. — Вы слишком много работаете. Поедемте завтра к нам за город. Отец поручил мне пригласить вас, но не настаивать, если вы откажетесь от его приглашения. Но я настаиваю, поедемте, сэр. Вы отдохнете немного. У нас будут только Сесили, Гай, мать и отец.

Внезапная светлая улыбка озарила лицо Гревиля.

— Мне хочется исполнить вашу просьбу, но я не могу. Что же касается ответа, который я должен дать…

Он быстро продиктовал несколько фраз. Работа была скоро закончена.

— Теперь отправляйтесь, — сказал Гревиль. — Где собираются сегодня вечером все ваши друзья?

— Кажется, в посольстве, — отвечал Тревор.

— Валери тоже будет там, — произнес Гревиль задумчиво и заметил, как лицо Тревора залилось пунцовой краской. Гревиль кивнул ему на прощанье и добавил:

— Веселитесь, мой друг.

Когда Тревор закрыл за собой дверь, Гревиль снял телефонную трубку и вызвал Скарделя, своего поверенного.

— Скардель, может быть, вы заедете ко мне еще сегодня?

Он учился со Скарделем в одной школе. Тот ответил ему дружеским тоном:

— Конечно. Я попрошу одного из моих мальчиков подвезти меня и буду у вас через десять минут.

Все люди, с которыми ему приходилось сталкиваться сегодня ночью, были окружены близкими и родными. Только он одинок.

Через короткое время к дому подъехал экипаж, и Гревиль услыхал чей-то голос:

— Прощайте, отец. Я заеду за вами позже.

И низкий голос Скарделя отвечал:

— Не нужно, я найду такси. Не беспокойтесь, мой милый. Спокойной ночи.

Лакей доложил о Скарделе. Это был высокий худой человек, с серьезными глазами и насмешливым ртом. Он любезно приветствовал Гревиля:

— Добрый вечер, Хюго!

Они закурили сигары и выпили по рюмке коньяку.

— Я хочу изменить свое завещание и надеюсь, что вы оформите мои распоряжения завтра же, — тихо сказал Гревиль. — Вот вам краткая запись всех изменений, которую я составил.

Он отпер ящик письменного стола и вынул из него несколько исписанных листков.

— Прочтите, пожалуйста.

Скардель притушил сигару и нагнулся над бумагами. Когда он кончил чтение и поднял глаза, Гревиль увидел в них огорчение и испуг. Скардель молчал в течение некоторого времени, но видя, что Хюго тоже не заговаривает, сказал:

— Итак, ваше желание будет исполнено завтра.

Он поднялся и положил бумаги во внутренний карман пиджака.

Гревиль тоже поднялся.

Внезапно Скардель сказал изменившимся голосом:

— Помните ту ночь, Хюго, когда мы с вами говорили о правах и обязанностях, налагаемых дружбой. Я мог тогда назвать этим словом связывавшие нас отношения, но боюсь, что не могу этого сделать теперь. — Он протянул руку, и Гревиль пожал ее.

Скардель продолжал:

— Я ценю вашу дружбу выше всего на свете, Хюго. Вы всегда тепло относились ко мне, и я у вас в неоплатном долгу. С вашей помощью я начал свою карьеру, а вы знаете, как важно во всяком деле начало. Я… я хочу просить вас, Хюго, что бы вы, если вам когда-нибудь понадобится помощь, обратились ко мне.

Гревиль улыбнулся и отвечал:

— Разве я не обратился к вам?

— По делу, — возразил Скардель.

— О, нет, я мог бы написать вам обо всем, но мне хотелось видеть вас. Исполнение моего желания зависит в большой степени от вас, Алек. Но я знаю, вы будете защищать мои интересы, как свои собственные. И мне приятно это сознание, так как, благодаря ему, я приобретаю уверенность, что просьба моя будет выполнена.

Полчаса спустя, идя домой, Скардель спрашивал себя:

«Что он подразумевал, говоря о защите его интересов? Или у меня просто разыгралось воображение и не стоит искать скрытый смысл в его словах?»

Он жил на Авеню-Род и решил пойти домой пешком через Берклей-Сквер. Скардель не порицал Хюго за изменения, которые тот хотел внести в завещание, но находил, что они бросят тень на жизнь Гревиля и обнажат те ее стороны, которые следовало скрыть.

Он тихо вошел в свою квартиру, но нежный голос тотчас же окликнул его.

— Это вы, дорогой. И, вероятно, очень устали?

— Виновен по обеим статьям, — ответил Скардель и прошел в комнату своей жены.