Восток находился под тенью Великого Султана. El turco con mucho derecho se llama gran senor.[8] Турция по-прежнему была большой проблемой. Карта это объясняет. Владычица Балкан с конца XIV века, хозяйка Центральной Европы после Мохача (1526), — турецкая держава в конце XVI века пришла в упадок. После морского поражения при Лепанто (7 октября 1571 года) Турецкая империя стала державой сухопутной, несмотря на то что сумела изолировать остатки старых и бесполезных восточных владений Венеции. В сущности, с 1571 по 1683 год турецкий исламский мир и европейский христианский мир пребывали в равновесии. Однако внешние обстоятельства продолжали складываться в пользу Турецкой империи.
Около 4 млн. кв. км, подчиненных абсолютной власти, обслуживаемой бюрократией, превосходящей испанскую, самую сложную из христианских бюрократий 2-й пол. XVI века. Но эта огромная империя слабо контролировалась из-за недостатка людей: 22 млн. населения (едва-едва 5 чел. на кв. км), из них 10–11 млн. — православные христиане, монофизиты, католики, протестанты, сплоченные в общины. И это население с конца XVI века пребывало в стагнации или сокращалось.
Закон численности действовал в пользу классической Европы. Турецкая империя, как и Испания, была больна в демографическом отношении. Но тогда, в начале XVIII века, никого не одолевали сомнения: покоренные пространства, воспоминания о былых победах, янычарский престиж (la infanteria mas estimada tiene universal nombre dejenizaros) поддерживали на европейских окраинах атмосферу XVI века.
Наконец, в мире ислама были свои еретики: шиитская Персия наседала на османские тылы, несмотря на свою малочисленность — максимум 2 млн. душ. Хотя христианский мир зачастую стремился обойтись без персов, Иран был страной ислама строгого, нетерпимого к путаному, толерантному и скептическому исламу великого султана. Шерли видел это прекрасно. В XVI веке Испания традиционно использовала Персию против великого султана. Возложить на христианнейшего короля ответственность за дьявольский сговор с турками? Дружба с лютеранскими князьями плохо согласовывалась с таким сговором. Энтони Шерли предложил графу-герцогу парадоксальнейшее изменение средиземноморских союзнических отношений: замирение с ближним исламским миром. Выбор был предопределен возобновлением конфликта между католиками и протестантами, последовавшим вскоре прямым сговором двух великих морских протестантских держав: Англии и Соединенных провинций, завершившимся утратой Ормуза, западного ключа к португальским оборонительным рубежам в Индийском океане. Конфессиональная карта Европы показывает, что Испания легко могла вести борьбу одновременно на границе христианского мира и на границе католицизма. Филипп II потерпел поражение в этой роли дважды героя. Герцог Лерма сделал из этого выводы для ослабленной чумой и изгнанием морисков Испании: частичный, мир, относительное сокращение целей. Политика Лермы заключалась в переключении с Севера на старые средиземноморские интересы. Она предполагала, что Франция Кончини и Люиня в набожных руках бывших сторонников Лиги будет следовать в политике советам Берюля. То, что предполагал Шерли и к чему склонялся Оливарес, было далеко от борьбы Филиппа II на два фронта и тем паче от политики Лермы, — это была антипротестантская линия ценой примирения с турками. «Мир с султаном сделал бы короля Испании арбитром во всех распрях христианских стран с Османской империей. Венеции пришлось бы наращивать вооружение, столкнуться с большими расходами, фактически пострадало бы ее реальное могущество. Франция не могла бы более спекулировать своей дружбой с турками. Что касается Англии и фламандских штатов, то удовлетворение их нужд оказалось бы в зависимости от милости короля Испании. Но для воплощения сего плана надобно, чтобы мирные предложения исходили от турка и чтобы король принял их в условиях, благоприятных для вожделенной цели». Предложение было принято.
Выбор Мадрида совпадал с выбором Вены. Турки не двинутся с места во время Тридцатилетней войны. С 1610 года и в основном до 1660-го, всю 1-ю пол. XVII века, сложную в связи с нагрянувшими драматическими изменениями в основной тенденции цен, народонаселения, деловой активности, на восточной границе Европы было разжато кольцо окружения: граница католицизма на пятьдесят лет взяла верх над границей христианства, и гражданская война развертывалась без помех, оставаясь в пределах досягаемости Турции, прикрывавшей свой демографический спад маской благосклонности.
Кроме того, умиротворение Турции создало благоприятную почву для урегулирования на северных окраинах Европы. В XVI веке Польша и Скандинавия являли собой восточный и северный finis terrae[9] христианского мира. С конца XVI века медленно, почти незаметно, совершается вступление в игру Московии.
Польша продолжала отгораживать империю на востоке всей своей массой в 1 млн. кв. км в момент кратковременной оккупации Москвы. В начале XVII века Швеция и Польша теснили на восток русских, ослабленных Смутным временем. В 1610 году польский гарнизон контролировал Москву и пытался посадить на трон подкупленного царя. Русская церковь, раздраженная фактом вынужденной унии 1596 года, решительно воспротивилась ей в 1611 году, так же как в 1439 году она не приняла латинскую унию. От Москвы отказались, но Смоленск остался в руках поляков. Столбовский мир (1617) и Деулинское перемирие (1618) обозначили разгром Московии, оставившей Балтику Швеции, а западную Россию — польско-литовской унии. Польша была сильна, она противостояла во время Смоленской войны (1632–1634) двойному натиску Швеции и турок. Своими действиями Турция стремилась прикрыть Крымское ханство, оказавшееся в затруднительном положении в Северном Причерноморье под ударами малой русской «границы» казаков Дона и Днепра. В 1667 году Россия вернула только 200 тыс. кв. км из той огромной серпообразной территории, которая стала расплатой за Смутное время.
В начале XVII века Швеция и Польша способствовали сокращению европейского пространства, на столетие исключив из него застрявшую на одном месте Россию.
Энтони Шерли заключал: «Знакомство с Московией не имеет особого значения для испанской короны. Вера у них греческая, хотя зело испорченная, при том что они не питают ни малейшей склонности к какой-либо иной секте, кроме собственной, они неплохо уживаются с еретиками». На взгляд из Мадрида, границы средиземноморской Европы исключали Москву, но охватывали Польшу.
«Польша суть богатое и могучее людьми великое государство». Экономически она находилась под влиянием Европы. В социальном отношении готова была повернуться к ней спиной. Государство было на грани распада. «El rey es mas de ornamento que de poder» — изящно выразился Шерли. Однако интеллектуально и духовно Польша — часть христианского мира. Подобно средневековой Испании, она имела многочисленную еврейскую общину. Подобно Испании XV века, она была готова в начале XVII века свернуть на путь нетерпимости.
Реформированная Сигизмундом, Польша представляла собой прочный бастион непримиримого на испанский манер католицизма. Этот бастион противостоял прежде всего антитринитаристской ереси, столицей которой был Раков, неподалеку от Кракова. Около 1620–1625 годов социнианская диаспора Польши почти повсеместно заражает здоровое тело реформатских церквей в Голландии, а потом и Франции. Этот бастион противостоял и восточному православию, героически стремившемуся восстановить свою иерархию в польской, точнее, казацкой Украине. Большинство епископов польской России ради избавления своих церквей от гонений позволили Брест-Литовскому собору 1596 года навязать им унию. Хотя большинство приходского клира и простонародье противились униатской церкви. Польша XVII века охотно участвовала в великом, сугубо католическом крестовом походе, который, вслед за Фердинандом Штирийским, вовлек империю в войну.
