Упрятать в тюрьму родного брата — за то, что он, видите ли, женился без спросу? Да его невеста уж раздалась настолько, что того и гляди произведет на свет ребенка, и он окажется незаконнорожденным; а родись тот же ребенок в браке, он будет вправе претендовать потом на английский престол!..
Словом, Карл не мог так поступить. Чего ради он должен метать громы и молнии, если он прекрасно понимал чувства Джеймса, соблазнившего дочку канцлера (хотя, по мнению Карла, она была далеко не красавица, но зато умом и расчетливостью явно превосходила его простодушного братца); как понимал, что, обрюхатив девицу, Джеймс уже не мог устоять перед ее слезами и мольбами.
Карл так ясно видел двигавшие Анной и Джеймсом побуждения, что даже не сумел изобразить монарший гнев.
— Встань, Джеймс, — сказал он. — Хватит валяться у меня в ногах. Поверь, ты достаточно смешон и в менее причудливых позах. Что сделано, то сделано! Ты, конечно, дурак, но — увы! — это для меня не новость.
Жаль только, что все остальные не желали смотреть на провинившуюся парочку с той же снисходительностью. Карл вздохнул, вспоминая разыгравшийся при дворе скандал. Почему люди не могут оставить этих двоих в покое? Зачем изводить упреками Джеймса и втаптывать в грязь несчастную Анну? Что это изменит — ведь брак между ними уже заключен?!.
Да, мало кто из приближенных короля умел проявлять такую же терпимость, как он сам.
А тут еще отец девицы, канцлер Гайд, патетически восклицает, что лучше бы его дочь стала любовницей герцога Йорка, чем его женой!..
«Слова, едва ли похвальные в устах государственного мужа, канцлер», — насмешливо заметил тогда Карл.
Эта история заставила его усомниться в искренности Гайда. Наверняка же старик втайне торжествовал: как-никак, его дочери удалось втереться в королевское семейство, и не исключено, что ее отпрыскам когда-нибудь придется восседать на английском троне.
В последние годы Гайд нередко становился мишенью для злословия — что, впрочем, неудивительно: человек, пользующийся особым расположением короля, всегда имеет множество недоброжелателей. Гайд добровольно последовал за Карлом в изгнание и в любой момент, когда молодому королю требовался совет, неизменно оказывался под рукой. Карл не забыл, что, когда Гайд плыл к нему в Голландию с острова Джерси, остендские пираты ограбили его и взяли в плен, но Гайду все же удалось бежать и добраться до короля. Он всегда говорил, что единственной его целью является служение королю и возвращение его на английский престол. Карл, доверявший ему целиком и полностью, сделал его своим первым советником, выслушивал его суждения по всем политическим вопросам и назначил его сначала секретарем по государственным делам, вместо Николаса, а затем, когда шансы на возвращение английской короны возросли, канцлером. Разумеется, у Гайда было много врагов, завидовавших доверию и расположению, коим он пользовался у короля, и они делали все возможное, чтобы это доверие подорвать. Однако Карл продолжал считать Гайда преданнейшим и самым искренним из своих советников: ведь он всегда говорил без обиняков и мог даже в глаза упрекнуть короля в чрезмерной распущенности. Карл все внимательно выслушивал, но отвечал, что он готов следовать советам Гайда в государственных вопросах, однако считает себя лучшим знатоком в делах сердечных.
Неодобрительнее всех отзывалась о Гайде родная мать короля, Генриетта Мария, винившая канцлера во всех своих размолвках с сыном, — а надо сказать, что размолвки между ними происходили постоянно.
Однако Карл все же продолжал держать сторону Гайда и лишь теперь, когда канцлер принялся горько сетовать на то, что его дочь — законная супруга, а не любовница герцога Йорка, впервые усомнился в искренности своего советника.
Он уже сделал его бароном Гиндонским и, в благодарность за многолетнюю верную службу, собрался после коронации пожаловать ему титулы виконта Корнберийского и графа Кларендона, однако решил все же в дальнейшем верить ему с оглядкой.
Бедный Джеймс! Увы, мужество не входило в число его достоинств. Король не раз уже убеждался, что его младший брат отчаянно боится материнского гнева. «Странно, как такой маленькой женщине, притом на таком большом расстоянии, удается вселять ужас в сердце своего великовозрастного сына?» — думал Карл. Генриетта Мария подняла страшный шум в Париже по поводу скандальной женитьбы Джеймса; она с рыданиями уверяла всех и каждого, что сие есть не что иное, как новый удар ее горькой судьбины, новое свидетельство того, что она была и остается la reine malheureuse. Ужель муки ее вовек нескончаемы? — вопрошала она. Ужель мир еще не явил пред нею всю свою жестокость?! Карл хорошо представлял, на кого в первый черед изливаются все эти вопли и стенания: конечно, на его обожаемую сестренку Генриетту. И вот, пока там — в Пале-Рояле или в Коломбе, в Шайо или в Лувре — матушка призывала каждого встречного в свидетели своего несчастия и уговаривала святых ниспослать кару на головы ее мучителей, здесь, в Уайтхолле, за тридевять земель от Парижа, ее сын Джеймс обмирал от страха... А тут еще сестрица Мария Оранская никак не могла успокоиться. Она злилась, что Джеймс посмел до такой степени забыться, и досадовала на самое себя: ведь Анна Гайд познакомилась с герцогом благодаря тому, что состояла в тот момент в ее свите.
Бедный Джеймс!.. Что мужество — в нем и мужского благородства нет ни на грош! Когда на него обрушился материнский гнев и упреки непоколебимой сестры, он, напуганный содеянным, публично признал свою ошибку. Он начал прислушиваться к наветам, коих недоброжелатели Гайда тут же нашептали ему великое множество, и в конце концов объявил, что Анна — бесстыжая развратница, что она сама его завлекла и что ребенок, из-за которого он решился на брак, в конечном счете вовсе не от него. Несчастной Анне, покинутой и мужем, и родней, пришлось бы совсем худо — если бы не король.
Карл не верил клеветникам и хулителям Анны; а хотя бы и верил, вряд ли бы это что-то изменило, потому что и тогда он не смог бы бросить женщину в столь бедственном положении.
А потому первым визитером герцогини, лежавшей в изнеможении после родов, оказался сам король; не чья-нибудь, а монаршая рука с братской, как он объявил, нежностью легла на ее пылающее чело; с монарших уст слетели спасительные слова утешения: «Бояться нечего, все будет хорошо!», а сегодняшние ее печали суть происки завистников, желающих очернить добродетельное семейство Гайдов.
Как известно, куда король, туда и двор, — и придворные не могли уже третировать несчастную, на которую сам монарх соблаговолил излить свою милость.
— Ну, полно! — сказал Карл своему канцлеру. — Дело уж кончено! Что пыжиться без толку, когда все равно ничего не изменишь?
Джеймсу он сказал:
— Ты позоришь меня! Ты позоришь весь наш род. Герцогиня — твоя жена и, помнится, еще совсем недавно была для тебя хороша. Неужто страх перед маменькой вышиб из тебя всю любовь? Ты же знаешь, что Анна ни в чем перед тобою не виновата. Ради всего святого, Джеймс, будь мужчиной!
Таким образом, неприятность была улажена, и именно тогда, чтобы еще раз подтвердить свое расположение к канцлеру, Карл возвел его в ранг пэра.
Вторым постигшим короля несчастьем была смерть его младшего и любимого брата Генриха, графа Глостера. Беда, в обличье смертоносной оспы, подкралась внезапно: только что Генрих был весел и здоров, а через неделю его уже не стало.
Все это произошло так скоро — Генрих умер в сентябре, спустя несколько недель после скандала с Джеймсом, на четвертом месяце пребывания Карла в Англии, — что вся радость от счастливого возвращения домой рассеялась как дым, и даже прибытие в Лондон любимых сестер не принесло утешения.
Генриетту-Минетту, как ее называли в детстве, он любил так нежно, как не любил, вероятно, никого на свете, и Карлу было радостно принимать ее в родной стране, признавшей его наконец своим королем. Резвая и веселая Минетта, столько лет терпевшая унизительное положение бедной родственницы при французском дворе, безусловно, заслуживала самого пышного приема. Однако вместе с Генриеттой-Минеттой прибыла и их мать, Генриетта Мария. Карл невольно улыбнулся, вспоминая ее тщедушную фигурку, когда, отчаянно размахивая руками, она объявляла во всеуслышание, что ступит в Уайтхоллский дворец только после того, как Анна Гайд его покинет.
