Это был мальчик. Сиделка — и дядя это заметил — держала его на вытянутых руках с брезгливостью, почти с отвращением.

— Это ваш наследник, — хриплым, дрожащим голосом проговорила роженица. — Я сказала ему, как надо себя вести. Он будет мне хорошим сыном и ревностно отстоит свое право на существование. — С этими словами она разразилась потоком диких ругательств, что-то кричала о проклятии, олицетворенном ее сыном и смертельном для всякого, кого дядя сделает своим наследником через его голову.

Наконец ее голос затих, она откинулась на подушки, обессиленная и измученная.

Дядя уже собирался было выйти из комнаты, когда сиделка шепнула ему, чтобы он посмотрел на руки младенца. Разжав пухлые беспомощные кулачки, она показала ему, что на каждой руке средний палец имел на одну фалангу больше, чем на соседних пальцах.

Здесь я не удержался и перебил дядю — вся эта история действовала на меня со странной силой, причина которой, видимо, крылась в настроении рассказчика. Дядя явно страшился, ненавидел то, о чем сейчас говорил.

— Ну и что все это значило? — нетерпеливо спросил я. Эта лишняя фаланга?

— Мне понадобилось немало времени, чтобы разобраться в этом, — ответил дядя. — Мои собственные слуги, видя, что я не понимаю, почему-то не захотели мне ничего рассказывать. Но как-то я встретился с одним доктором, и тот сообщил мне, сославшись на старуху-знахарку, что… В общем, он сказал, что люди, родившиеся с такими руками, временами превращаются в оборотней. По крайней мере, — добавил дядя после некоторой паузы, — так считает большинство людей.

— А что это такое? — не отставал я, сам не замечая того, что мое легковерие нарастает с поразительной быстротой.

— Оборотень, — сказал дядя, — это человеческое существо… — Он снова запнулся, как бы не веря тому, что сам же говорит. — Человеческое существо, которое время от времени превращается в волка со всеми присущими ему повадками и желаниями. Превращение это, или так называемое преображение, происходит ночью. Оборотень убивает людей, а при отсутствии таковых животных, и пьет их кровь. В средние века, вплоть до XVII века, отмечалось много случаев, особенно во Франции, когда мужчин и женщин официально судили за действия, которые они совершили в образе животных. Как и ведьм, их нередко оправдывали, но в отличие от последних, они редко оказывались невиновными. — Дядя сделал паузу. — Я читал старые книги, где были описаны в том числе и такие случаи, и как-то раз попросил одного знакомого психиатра рассказать мне, можно ли верить всем этим россказням. Ребенок же…

— Да, кстати, а что случилось с ребенком?

— Жена одного из моих слуг взяла его к себе. Это была добрая женщина с севера, которая с радостью воспользовалась этой возможностью, чтобы показать, как низко она ставит все подобные предрассудки. Мальчик жил с ними около десяти лет, а потом неожиданно сбежал. Я не слышал о нем ничего вплоть до… — Дядя почти виновато посмотрел на меня, — до вчерашнего дня.

С минуту мы сидели, не проронив ни слова. Воображение предательски обошлось с моей способностью мыслить логично и трезво, а кроме того, чего греха таить, я и сам немного испугался.

— Так вы думаете, что это ваш сын-оборотень убивает овец? — спросил я, не надеясь на положительный ответ.

— Да. Из хвастовства или ради предупреждения. А может — из-за неудачной охоты ночью.

— Неудачной охоты?..

— Именно, — кивнул дядя и с тревогой посмотрел на меня. — Я же сказал, что объект его главного интереса отнюдь не овцы.

Впервые до меня дошел истинный смысл ругательств роженицы. Значит охота началась, и ее добычей являлся наследник замка Флир. Поняв это, я почувствовал заметное облегчение оттого, что меня самого давно уже лишили этого наследства.

— Вчера я сказал дочери, — дядя только так называл свою приемную бельгийку, — чтобы она ни под каким предлогом не покидала вечером пределов замка,

Должен признаться, ночь я провел не вполне спокойно.

По правде говоря, воображение у меня всегда было развито достаточно хорошо, и как я ни старался, мне не удалось полностью вытеснить из своего сознания видение этого зловещего, преобразующегося существа, бродящего в черно-серебристой ночи под моими окнами. Лежа в кровати, я поймал себя на мысли, что прислушиваюсь к затихающим, теряющимся где-то в окружающем замок лесе шагам…

Не знаю, приснилось ли мне или я действительно под утро услышал отголосок какого-то завывания, но, случайно выглянув в окно по пути на завтрак, я увидел незнакомого человека, который быстро удалялся по дороге от замка. Внешне он чем-то напоминал пастуха: у его ног вертелась одна из наших собак, и мне почему-то показалось, что вела она себя со странной неуверенностью и робостью.

За завтраком дядя сказал мне, что этой ночью была задушена еще она овца — буквально под самым носом у сторожа. Голос дяди заметно подрагивал, когда он говорил об этом, глядя на свою приемную дочь. Та же спокойно поглощала овсяную кашу.

После завтрака мы решили еще раз организовать облаву.

Не стану утомлять вас пересказом всех деталей этого мероприятия и его полного провала. Весь день тридцать человек вдоль и поперек прочесывали леса и верхом, и пешком. Как-то однажды неподалеку от места последнего убийства овцы собаки наткнулись на странный запах, который вели больше двух километров, но у шоссе он обрывался. Мы тогда решили, что это была, скорее всего, лиса или хорек.

Вскоре оказалось, что события этого дня не до конце еще истрепали наши нервы. К вечеру, когда мы собирались возвращаться домой, дядя по непонятной мне причине сильно встревожился. Погода стояла неважная, сумерки быстро смешивались с густыми облаками, а до Флира было еще далеко. Отдав последние инструкции насчет поисков, дядя распорядился повернуть лошадей к дому.

К замку мы подъехали по боковой дороге, которой редко пользовались. Это была сырая пустынная аллея, проходившая сквозь густой строй сосен и дубов. Из-под копыт лошадей слышался смягчаемый густым мхом перестук камней. Из их ноздрей вырывались тугие клубы пара, словно передававшие эстафету неподвижному воздуху.

Мы были, наверное, метрах в трехстах от ворот конюшни, когда лошади внезапно замерли как вкопанные. Их головы повернулись в сторону леса. В почудившемся нам неясном звуке слышались отвратительные, всхлипывающие, даже самодовольные завывания. Этот звук то усиливался, то замирал, как бы стараясь заполнить собою окружающие нас сумерки.

Дядя спрыгнул с лошади и скользнул в чащу. Я последовал за ним. Вскоре мы вышли на поляну. Единственная фигура, которую мы заметили на ней, была неподвижна…

«Дочь» дяди, скорчившись, лежала у самой дороги — массивное темное пятно на мерцавшей в лучах лунного света поверхности травы. Мы бросились вперед.

Для меня она всегда оставалась скорее нелепой, словно выдуманной личностью, нежели реальным человеком. И умерла она, как жила, поистине в животных традициях — с разорванным горлом.

Молодой человек откинулся на спинку стула, немного утомленный своим монологом и жаром, исходившим от камина. Он вновь почувствовал неудобство окружающей обстановки, о которой, увлеченный собственным рассказом, на время забыл. Наконец он вздохнул и как-то виновато улыбнулся незнакомцу.

— Дикая, невероятная история. Впрочем, я даже не рассчитываю, что вы всему в ней поверите. Возможно, для меня самого реальность случившегося несколько ускользает из-за нелепого и совершенно неожиданного поворота последовавших за ним событий. Как ни странно, но со смертью бельгийки я теперь стал наследником владельца замка Флир.

Незнакомец ответил ему долгой, задумчивой улыбкой.

Его медового цвета глаза сияли, тело под длинным пальто резко напряглось словно в мучительном, сладостном, ожидании. Он молча поднялся со стула.

Молодой человек почувствовал, как острый, холодный страх вонзается во все части его тела. Что-то непонятное, скрывавшееся за этими мерцающими глазами, пугало его своей ужасающей неизбежностью, подобно мечу, готовому в любой момент пронзить его сердце. Его прошиб пот, он был не в состоянии даже пошевелиться.