В то утро я проснулся ни свет ни заря – фонари на нашем девятом ярусе тлели всего вполнакала, – и было еще слишком рано, чтобы идти на службу. Несколько долгих минут я лежал неподвижно, рассматривая глазами полосатые пузыри вздувшейся на потолке штукатурки, потом повернулся на левый бок и стал смотреть на шикарное убранство моего шикарного однокомнатного дворца: на шикарный пластмассовый стул с поломанной ножкой, на шикарный стол, покрытый шикарной бело-черной скатертью с обтрепанными и кое-где отвалившимися шикарными кисточками, на собственный местами лоснившийся шикарный фрак, который висел на шикарном гвозде, вбитом в дворцовую дверь…

В желудок лезли самые разные мысли, я с силой пытался их от него отогнать, они не отгонялись… и мне казалось! Мне казалось, что мой шикарный дворец не такой уж и шикарный. Мне казалось, что печальна вечная песня радости Железного Бастиона. Мне даже казалось, что я несчастлив.

– Ты что это, а, братец Пилат III, совсем ополоумел?! – наконец рявкнул я сам на себя шепотом. И помотал короной.

От мотания короной казаться мне стало немножко меньше, но тут я вспомнил свой сон, вскочил с кровати и заглянул в буфет. Заветная бутыль была пуста, а в серой бронированной коробке, где у меня хранилась пыльца, не оказалось ни одного пакетика. Тогда я быстро оделся, внимательно осмотрел себя в зеркало – глаза были спятившими – и выбежал на улицу.

Его я приметил издали. Прижав ладонь к уху на голове, он сидела на разбитом пороге обшарпанного шикарного дворца в переулке, за которым находился ближайший эскалатор, и на этой самой голове абсолютно не было никакой короны.

Отсутствие на его голове короны сразу же бросилось мне в ум. Я было решил, что это – счастливчик, но ум подсказал мне, что вряд ли: во-первых, на нижних ярусах счастливчики никогда не прохлаждались без дела; во-вторых, время счастливчиков уже кончилось, но главное, его лицо было очень и очень печальным, таким же печальным, как показавшаяся мне сегодня с утра печальной вечная песня радости Железного Бастиона. Приблизившись почти вплотную, я увидел, что край короны высовывался из черной блестящей сумочки, лежавшей у него на коленях ног.

Он повернула лицо в мою сторону. Его глаза на лице были такими же спятившими, как мои в зеркале.

С минуту мы молча друг друга рассматривали: я – засунув руки в карманы фрака, который был на мне, и беспокойно перебирая пальцами кругляшки монет, он – не отнимая ладонь от уха. Ему было холодно, он дрожала. Он была красивая. Скоро мне стало окончательно не по себе, захотелось уйти, убежать, но хотелось остаться. Наконец я сказал:

– Думал, что ты счастливчик.

– Нет. – Голос у него был совсем не громкий.

– Почему же ты без короны?

– Мне так нравится.

– Лучше надень, еще кто увидит…

– Пусть.

– Как это… пусть?

– Пусть смотрят.

– Ну ты даешь… Что ты тут делаешь?

– Ничего. Сижу, слушаю музыку. – Он протянула мне часы с поднятой крышкой. Странные часы.

Я взял их в руку. Из часов что-то пиликало.

– Нравится?

Я пожал плечами фрака.

– Наверное, ты никогда не слышал настоящую музыку. Возьми их себе.

– Очень дорого?

– Нет, – улыбнулась он. Его губы были странными: некрашеными. – Часы я тебе дарю.

– Дарю? – переспросил я.

– Теперь они твои.

– Мои? А сколько я тебе должен?

– Я же сказала: дарю! Дарю, значит, даю, не требуя денег.

– Это подачка? За что?

– Ни за что. Ты мне нравишься, ясно?

Мне было неясно, но спорить я не стал – щелкнул крышкой и убрал часы во фрак.

– Ну ты чудная… – сказал я.

А он вдруг спросила:

– С тобой это часто бывает?

– Что? – не зная, бежать или пока нет, прошептал я.

– Да это, когда начинает казаться?

Если я не побежал, то только потому, что ужас сковал все мои ноги, которых у меня две штуки. Бежать со скованными ужасом ногами я не решился. Да и он перевела наш разговор на другую тему:

– Хочешь пыльцы? – И вытащила из сумочки пакетик.

Я взял его в руку и надорвал…

– А ты?

Он покачала головой, странной такой головой, головой, на которой абсолютно не было никакой короны.

– С сегодняшнего дня я с этим покончила.

– Почему? – удивился я.

– Не хочу больше одурять себя разной гадостью.

И снова я ничего не понял…

– Гадостью? Почему?

– Да потому что пыльца и божественный нектар делают из нас идиотов.

– И божественный?

– Конечно.

Ничего себе, вот это да, подумал я, а потом приложил пакетик к ноздрям, закрыл оба глаза – левый и правый – и вдохнул в себя аромат пыльцы. Казаться мне стало немного меньше.

– Иногда по утрам у меня это бывает, – тихо сказал я. – Вот сегодня, например, мне казалось, что я не очень счастлив. Ужас… А как же, когда это найдет на тебя?

– Никак. Пусть находит.

– Ну да! Сегодня ночью, когда я спал, мне снился сумасшедший дом… Целый сон снился… Ужас! Ты что, хочешь туда попасть?

– Не думаю, что там хуже, чем здесь.

– Как… выдохнул я из себя. Как ты сказала?

– Да не трясись ты, нас никто не слышит. Легче стало?

– Немного, но все равно придется добавить. Я иду на десятый ярус, в забегаловку братца Великана.

– Можно я пойду с тобой? Только надень корону!

– А если не надену?

– Как хочешь… На таможне придется.

Он поднялась с порога. Маленькая, тоненькая, сероглазая, черноволосая. Одета он была в сильно поношенное широкополосое платье, выдававшее в нем довольно низкую корону. Он была очень красивая.

– Как твоя кличка? – спросил я, когда мы направились к эскалатору.

– Золушка.

– А с какого ты яруса?

– Да плюнь ты на все эти ярусы! – вдруг воскликнула он, и я подумал, что иметь с ним дело крайне, крайне, крайне опасно.

Подумав об опасности, я стал думать об опасности. Было самое время сбежать от братца Золушки. Но ведь он была чрезвычайно красивая! Я повернулся назад. Из подъезда обшарпанного шикарного дворца, на пороге которого он недавно сидела, вышел и пошел за нами какой-то братец пятизубочник. Наверное, решил я, это один из тех самых братцев, которые цепляются к одиноким красивым братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, чтобы силой или подачкой вступить с ними в некоторые физиологические связи. Я представил себе братца Золушку в его объятиях. В объятиях этого толстого противного пятизубочника! Я не хотел, чтобы братец Золушка попала в его объятия! Я хотел братца Золушку сам!

– Иди к братцу Великану, я скоро приду, – сказал я и повернул себя быстро назад.

Я надвигал себя на него Железным Бастионом. Через минуту мы друг друга догнали. Он сделал шаг в левую сторону, но не приподнял корону. Я схватил его за фалду фрака.

– Почему не снимаешь корону перед младшим по рангу, братец родимый пятизубочник?

– Виноват, братец девятизубочник, – пробормотал он и попытался вырваться.

Я не отпускал. Наконец он стянул с головы корону. Был он очень стар и очень лыс.

– Виноват, братец девятизубочник, замечтался…

– Ах, он, видите ли, замечтался! – уже совершенно серьезно рассердился я. – Мечтать нужно у себя в шикарном дворце!

Он с силой дернулся. Я не выпускал.

– Служи! – приказал я. Служить он не стал – еще раз дернулся и прошипел:

– Да отпусти же, тебе говорят!

– Что?! Всякие тут паршивые пятизубочники не снимают перед тобой корону, а потом еще и огрызаются? Ну я тебе сейчас покажу…

– Хорошо, – зло выдавил он из себя. Его лицо сделалось пепельно-черным, в уголках губ появилась пена. Он отвернул лацкан фрака… и я увидел своими вмиг онемевшими глазами серый орден, на котором была изображена обвитая черной змеей маленькая белая двадцатизубая корона.