Пан Добженский, ехавший по другую сторону от Анджея, метнул на нее поверх шапки мальчика внимательный взгляд, но она предпочла сделать вид, что не поняла его, изо всех сил попыталась сохранить невозмутимость на своем лице.
— А где его фольварк? — спросил Анджей, хмуря брови недовольно. — Далеко от земель пана отца?
— Далеко, Андрусь. При границе с Московией.
— У нас там тоже земли есть, — кивнул мальчик с таким серьезным видом, что Ксения не смогла сдержать улыбки. — Кто ведает, не сосед ли он будет? Жаль. Тогда пан Тадек поедет со мной в лес на белок глядеть. Пан Тадек может?
— Пан Тадек готов ради пана Анджея на все, — ответил Добженский, улыбаясь странным оборотам в речи ребенка. — А также пан Тадек следующим утром везет панича Заславского на мессу. И пусть панич так не смотрит на пана Тадека, а то расскажу отцу Макарию о недостойном поведении панича, а то и пану ординату. Даже не знаю, чья кара суровее будет…
— Согласен. Но потом — в лес! — твердо заявил мальчик, и Добженский поднял руки, словно сдаваясь на его милость, улыбаясь во весь рот. Точно так же, только без улыбки на лице он поднял руки, когда тем же вечером Ксения попросила Добженского задержаться с отъездом, что приближался с неумолимой скоростью.
— Я не могу расстаться с ним так скоро, — шептала она запальчиво. Они сидели в гриднице за столом, склонив головы ближе друг к другу, чтобы Андрусь, сидевший подле Ежи и что-то рассказывавший тому, не услышал и слова из их беседы. — Это мука для меня, как пан не понимает того! Как того не понимает Вла… пан Заславский?!
— Пан Владислав понимает то. Для него такая же мука, как и для пани Катаржины, позволять паничу ехать в Дубры даже на тыдзень, — ответил Добженский, но Ксения не желала слушать его. Владислав сам решил, что они должны жить такой жизнью отныне, упрямо поджала губы. — Пани желает нарушить договор с паном? Не стоит делать того. Так можно лишиться той малости, что есть у пани, не получив взамен ничего.
— Мама! Это должна делать мама! — вдруг привлек их внимание требовательный голос Анджея, и они повернулись в сторону остальных, чтобы взглянуть, что творится за столом.
Збыня принесла караваи горячего хлеба, и Эльжбета поднялась со своего места, чтобы разрезать хлеб, раздать сидящим за столом, как положено хозяйке дома. Да только ранее это было обязанностью Ксении, и ныне Анджей не мог понять в толк, отчего теперь все по-иному.
— Андрусь, ныне пани Эльзя хозяйка в доме, — мягко ответил Ежи, но Ксения видела, как он напрягся от этого невинного, казалось, замечания, несмотря на его безмятежность, как покраснели кончики его ушей, выдавая его волнение в этот момент. — Она моя жена, а я хозяин дома. Стало быть, пани Эльзя — хозяйка здесь.
— А кто тогда моя мама ныне? — не унимался Анджей. — Кто тогда моя мама?
— Я — дочь твоего дзядку, — улыбнулась Ксения, стараясь не показать тех сомнений и того смятения, что вызвал в ней простой детский вопрос. — Я живу в этом доме, как и ранее. Только хлеб ныне режет пани Эльзя. И другое, что положено хозяйке, делает тоже она.
В ту ночь Ксения впервые задумалась над переменой своего положения в вотчине и долго не могла уснуть, поглощенная этими мыслями, глядя на спящего возле нее Андруся, ласково проводя пальчиками светлые волосики, раскинувшиеся на подушке.
И верно, кто она ныне тут? Хозяйкой дома и этих земель по праву стала Эльжбета, переступив порог дома женой Ежи. Ныне она забрала бразды правления из рук Ксении, взяв домашнее хозяйство и двор под свою власть. А не так давно и Ежи стал намекать Ксении, что после отъезда Лешко будет без нее ездить по землям, собирая плату от рындарей и проверяя работу пивоварни и хлопов в полях. Мол, устала она, верно, работать наравне с паном Роговским, утомилась. Да и негоже то совсем… Ныне сам Ежи может взять в свои руки дела вотчины, ведь грамоте и счете он был обучен лучше Лешко, и в знаниях Ксении уже не было нужды.
А ведь Лешко прав — у Ежи может появиться на свет сын, наследник этих земель. И что тогда случится с названной дочерью? Ежи не вечен, настанет день, когда старуха в черном явится за ним, и тогда Ксения останется совсем без защиты, коли все и далее будет так, как есть ныне. Без защиты, без прав, без средств к существованию. Одна в чужой ей земле…
Она вздрогнула от холода, которым вдруг повеяло в этот миг по ее плечам, прикрытым тонкой тканью рубахи. Видать, кто-то дверь в сени открыл, вот и пошел мороз в тепло дома. А может, это из ее будущего повеяло? Такого мрачного, такого безрадостного, как и жизнь в целом, что у нее отныне была. Только Андрусь, Ксения не удержалась и поцеловала легко сына в лобик под светлую челку. Только Андрусь у нее был…
А потом резко села в постели, пряча лицо в ладонях, пугаясь мыслей, что промелькнули в голове в тот миг. Нет, это неправда. У нее еще был Владислав. У нее должен быть Владислав! Даже Ежи был уверен, что пройдет время — пусть месяц и даже год! — но Владислав непременно вернется за ней, когда его злость утихнет. Когда поймет, как ему худо без нее. Как ей было худо без него…
Ксения, стараясь ненароком не потревожить спавшего сына, достала из-под своей подушки аккуратно сложенную рубаху, спрятала лицо в ткани, а потом резко отбросила вдруг в сторону. Как она могла ранее думать, что эта рубаха хранит запах его кожи? Теперь, когда она помнила его отчетливее, она ясно понимала, как ошибалась. Не мог заменить никакой морок ночной, никакой дурман тепла кожи, которую она трогала пальцами в ту ночь. Так легко и ласково словно боялась разрушить то очарование, которое облаком накрыло их, заставило забыть о тревогах, сомнениях, обидах. И его пальцы на своей коже… сильные и одновременно легкие, заставляющие выгибаться дугой навстречу прикосновениям.
Ксения провела по своим губам, вспоминая те поцелуи, от которых наутро распухли слегка губы. Они были особенные, никто не целовал ее так, как Владислав, когда сердце так стучало в груди, что не было слышно за этим стуком голоса разума. И она хотела думать, что никто и никогда не целовал так Владислава, как целовала его она. Так должно быть. Так будет.
Ксения слегка покраснела, вспомнив, что позволяла в ту ночь Владиславу и себе, дивясь той смелости, которая снова завладела тогда ею. И тем мыслям, что мелькали в голове в ту ночь. Словно заклинание творила, обнимая и целуя его. «Я вливаю в твои жилы яд любви своей, чтобы ты вернулся ко мне… чтобы не смог жить без меня. Как я не могу жить без тебя…»
Страшные мысли. Греховные мысли. Оттого и стояла всю ночь перед образами Ксения после, внезапно перепугавшись в душе этим думам. Перепугавшись своим желаниям.
Только под утро упала в кровать подле Андруся и забылась каким-то тревожным сном, что не принес ни покоя, ни благости, потому и еле-еле открыла глаза, когда пришла пора собираться на утреннюю службу в церковь. Даже холодная вода не смогла убрать остатки дремы из головы Ксении, даже мороз, который ласково кусал щеки по дороге в церкву и обратно, когда гнала Ласку на двор вотчины, не желая потерять ни мига из оставшихся нескольких дней вместе с Андрусем.
Потом сын сидел возле печи на маленькой скамье, а она вдруг сама решила жарить ему круглые блины, словно солнышко на небе, ведь он так любил их. Збыня помогала пани, как могла, смеялась и шутила вместе с матерью и сыном. Да и Ежи не остался в стороне — тоже сел в гриднице и ел вместе с Анджеем горячие блины, запивая их молоком, что стояло в сенях на холоде. После вышла из спальни Эльжбета, отдыхавшая после приезда из костела, села тут же за работу над приданым для младенчика, и Анджей спросил удивленно, несколько смущаясь, о том, что не давало ему покоя уже который день:
— Отчего у пани Эльзи такой живот большой?
— А это пани Эльзя тыкву разом проглотила, — пошутил в ответ Ежи и громко расхохотался, заметив, как расширились глаза Андруся. А потом вопросы так и посыпались горохом из мальчика. Он спрашивал и про скот, и про дымы, и про истории из Завета, а Ежи хмурил лоб и пытался ответить на все его вопросы под улыбки женщин, предоставивших ему эту обязанность.
