Когда собрались все офицеры дивизиона, Бурмистров сообщил о вероломном нападении германских вооруженных сил на нашу Родину. Фашистские самолеты, кроме Севастополя, бомбили ряд других городов и военных объектов страны.
- Сегодня по радио будет передаваться правительственное сообщение. Надо, чтобы все подводники прослушали его! - заключил командир дивизиона.
Взволнованные услышанным, расходились мы по своим кораблям.
- Ну, теперь дни Гитлера сочтены! - заявил лейтенант Глотов, как только мы вышли из помещения.
- Будет большая и тяжелая война, Николай Васильевич, и нельзя преуменьшать силы врага, - возразил ему Иван Акимович. - Мы, большевики, должны трезво оценивать обстановку.
- По-моему, фашисты долго не смогут устоять против нас, - поддержал я Глотова.
- Во всяком случае, это будет гораздо дольше, чем вам кажется, Ярослав Константинович! - поправил меня Иван Акимович.
- Ну что? Война? - обратились к нам рабочие.
- Да, - ответил Иван Акимович и, показывая на прикрепленный к столбу громкоговоритель, добавил: - Сейчас будут передавать правительственное сообщение, прошу прослушать вместе с нашими подводниками...
И вскоре большая группа рабочих и несколько инженеров судостроительного завода присоединились к собравшимся у громкоговорителя подводникам.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! - передо мною стоял матрос Михаил Пересыпкин, которого все мы знали как веселого парня. Но сейчас на его лице я прочел ужас.
- Пожалуйста, - ответил я, глядя в лицо Пересыпкину.
- Война началась, да?
- Да, началась.
- Бомбили, говорят... одна бомба, говорят, упала на улице Фрунзе - там, где...
- Говорите яснее: что вас беспокоит?
- Там ведь живет... моя невеста! - Слово "невеста" Пересыпкин произнес скороговоркой.
- Не думаю, чтобы ваша невеста стала жертвой первой бомбы, - ответил я, хотя вовсе не был уверен, что это может успокоить матроса.
"Говорит Москва..." - раздалось из громкоговорителя. Люди замерли. Слышно было только, как на ветру шуршат ленточки матросских бескозырок.
Лица подводников были суровы и сосредоточенны.
Возле меня стоял рабочий судостроительного завода Ефим Метелев, которого на лодке знали и уважали все и называли не иначе, как дядя Ефим. Лоб его был нахмурен, глаза сурово блестели, и, когда диктор произнес последние слова сообщения, Метелев не шелохнулся.
- Дядя Ефим, - вывел молодой матрос Додонов Метелева из задумчивости, были бы вы помоложе, глядишь, третий раз пришлось бы воевать.
- Оно и так всем нам придется воевать. На всех дела хватит, я думаю...
- Что вы, дядя Ефим! Кто же вас отпустит на войну? Вот нам бы, молодым, не опоздать... Все дело в подводной лодке, а она не готова...
- Ваш кораблик через неделю будет готов, можешь не беспокоиться.
- Через неделю это неплохо... Только не было бы поздно через неделю... не унимался Додонов, подружившийся с Метелевым за время строительства подводной лодки.
- Товарищ старший лейтенант, - обратился ко мне боцман Сазонов, - неужто мы не успеем принять участие в разгроме этого Гитлера?
- Думаю, успеем. Ведь лодка скоро будет готова, - ответил я.
В победе над фашистской Германией никто из членов экипажа не сомневался, никто не думал и о тех трудностях, которые являются неизбежным спутником войны. Но мысль о том, что война может закончиться раньше, чем мы примем в ней участие, волновала всех подводников.
И наша подводная лодка в этом отношении не была исключением. Такие же опасения выражали матросы и старшины других подводных лодок и надводных кораблей флота. Прибегая к всевозможным уловкам, люди всеми правдами и неправдами стремились уйти на сухопутный фронт, только бы поскорее принять участие в разгроме гитлеровских полчищ.
Рабочие на своем митинге приняли решение подготовить к сдаче "Камбалу" в пятидневный срок, и работы по монтажу и установке машин и боевых устройств не прекращались круглые сутки. Подводники также работали, как во время аврала, не покладая рук, не делая перерывов для курения.
В центральный пост пришел ко мне матрос Пересыпкин. Переминаясь с ноги на ногу, он мял в руке грязную паклю и долго что-то объяснял мне.
- Конечно, - тянул он, - сейчас не время, совсем не время, но... я ее люблю... Думал, скоро демобилизуюсь. Конечно, хотел жениться, но вот сегодня... бомба упала прямо на ее дом. К ней должна была приехать моя мама... может, и она... Разрешите, товарищ старший лейтенант, сходить посмотреть! Может быть, живы!
Я смотрел в на редкость добродушное лицо корабельного штурмана Любимова и не знал, как поступить.
- Так как же, товарищ старший лейтенант? - не унимался Пересыпкин.
- Хорошо! На час я тебя отпущу. Полчаса - туда, полчаса - обратно, и несколько минут еще прибавлю, чтобы ты успел поцеловать невесту...
- Товарищ старший лейтенант, - вступился за Пересыпкина Любимов, влюбленные целуются долго. Дайте им полчаса на это святое дело. Невеста ведь...
- Беги! - скомандовал я матросу. - Через полтора часа доложишь о возвращении!
Пересыпкин исчез, словно растворился на наших глазах. Мы даже не заметили, через какой люк он выскочил из отсека.
- Хороший парень, - улыбнулся Любимов. - Веселый, дисциплинированный, к службе относится серьезно.
Лейтенант Евгений Любимов выделялся своей жизнерадостностью и веселым нравом. Он сам любил пошутить и любил веселых людей. Особенно по душе ему был весельчак Пересыпкин.
Но лишь только мы с Любимовым склонились над картой, как в отсек вошел Иван Акимович.
- Помощник! Ты куда послал Пересыпкина?
- Разрешил сходить в город на полтора часа. Дом невесты, кажется, разбомбили. Говорит, что и мать его должна была приехать в этот дом. А что?
- Вот бандит! - рассмеялся Станкеев. - Так ведь он же не пошел, а полетел! Перемахнул через ограду. Часовой, если бы это был настоящий часовой, открыл бы стрельбу...
- На посту стоит его дружок, - засмеялся Любимов, - он, наверное, догадался в чем дело.
- Больше того, он даже окликнул Пересыпкина и пригрозил, что убьет "як бандюгу", но Пересыпкин ответил: "Выполняю особое задание помощника командира". Так и сказал: "Особое задание".
- Эх, святое дело - любовь! Она больше, чем любое особое задание, вздохнул Любимов и углубился в карту.
- Вы так вздыхаете, лейтенант, будто вам за семьдесят и все у вас уже в прошлом, - сказал с улыбкой Иван Акимович.
- Нет, не в прошлом! - воскликнул Любимов. - Хотя и далеко...
- Это что же далеко? - спросил Станкеев.
- И любовь, и жена. Они у меня всегда вместе!
- А почему же они не с вами? Или жена не захотела приехать?
- Хотела... Но теперь уже, видно, так и будет до конца войны. Будем воевать врозь.
- Ну, заговорились мы. А ведь я к вам по делу: в обеденный перерыв, товарищи, партийное собрание, - сказал Иван Акимович и направился к выходу.
Офицерскому составу было дано задание так изучить Черноморский театр, чтобы знать названия всех гор, мысов, все маяки, глубины и характер их изменения, - словом, без всяких пособий, по памяти, уметь начертить карту, по которой подводная лодка могла бы плавать. Зачет должен был принимать сам Вербовский. Сроки были даны очень жесткие.
Во всех отсеках сидели, склонившись над картами, люди.
Время летело незаметно, и, мы с Любимовым были удивлены, когда перед нами появился улыбающийся Пересыпкин.
- Товарищ старший лейтенант, - доложил он, - матрос Пересыпкин прибыл из кратковременного увольнения.
- Так быстро? - вырвалось у меня. - Или ехал на чем?
- Никак нет, не ехал, бежал. На часы не смотрел, товарищ старший лейтенант, но, должно быть, прошло не более часа...
- Даже меньше, - сказал я, взглянув на корабельные часы над штурманским столиком. - Ну, как дела?
