На другой день Алы-киши один, без Ровшана, взяв камень, пошел к кузнецу. После взаимных приветствий он протянул мастеру небольшой осколок от камня к сказал:
— Мастер, сделай мне из этого шило.
Мастер взглянул сначала на осколок, потом на Алы-киши:
— Алы-киши, — сказал он, возвращая осколок, — ты человек, повидавший свет, разве выкуешь шило из камня?
После долгих споров и уговоров Алы-киши упросил мастера положить камень на наковальню и попробовать, куется он или нет. Смотрит кузнец — и вправду камень было легко ковать, поддавался он молоту точно воск. И пожалел он о словах, сказанных Алы-киши. Сделав шило, он отдал его Алы-киши. Тот уплатил за труд и спрятал шило в карман. А камень понес к оружейнику и сказал:
— Мастер, выкуй мне из этого камня меч.
Оружейник был еще большим пустомелей, чем кузнец. Все же и его после долгих споров и уговоров Алы-киши удалось упросить.
За семь дней мастер выковал из камня меч и воскликнул:
— Клянусь аллахом, что это за меч! Горит как солнце, сияет как луна!
Позарился мастер на меч. И когда в назначенный срок Алы-киши пришел за ним, он дал ему взамен другой. Но Алы-киши повел свое дело умело. Молча вытащил он из кармана шило, вонзил в клинок и проткнул его насквозь.
Увидел оружейник, что ему не провести Алы-киши и, делать нечего, — отдал ему его меч. Алы-киши взял свой меч и принес домой,[12] но Ровшану об этом не сказал ни слова.
Ровшан оседлал, как подобает, Гырата и Дурата и подвел их к отцу. Когда все было готово к отъезду, Алы-киши прошел в дом, вынул из тайника меч, отдала его Ровшану и сказал:
— Ровшан, возьми меч и с честью носи его. Такого, меча еще не видел мир. Перед ним ничто не устоит. Он все расколет, разрушит, раскрошит. Этим мечом ты заставишь ханов, беков и пашей захлебнуться в их собственной крови. А трусов и предателей меч этот заставит вопить о пощаде. С этим мечом будешь ты покорять крепости, разрушать все на своем пути. Но никому не говори, что он выкован из молнии. Скажи, что ковали его из египетской стали. Пока под тобою Гырат и этот меч у твоего пояса, никакой враг тебе не страшен.
Ровшан взял меч. Алы-киши сел на Дурата, а Ровшан на Гырата, и они пустились в путь. Как молнии мчались кони, и дорога покорно стлались им под ноги.
Долго ли, коротко ли ехали, — наконец, домчались они до дворца Гасан-хана. Ровшан остановился поодаль. Старый Алы-киши осадил Дурата перед самым дворцом и окликнул Гасан-хана. Тот вышел и увидел Алы-киши на высоком длинногривом коне. Оглянулся хан, смотрит — и сын Алы тут. И сидит на таком коне, какого-и сам творец не видывал.
— Гасан-хан, кони эти — те самые невзрачные жеребята, что так раздосадовали тебя. Из-за них ты приказал выколоть мне глаза. Посмотри теперь, какими они стали, — сказал Алы-киши и добавил: — Гасан-хан, я хотел тебе добра, а ты этого не понял. За мое добро ты лишил меня света и радости жизни. Теперь я пришел рассчитаться с тобой сполна. Выходи, или ты не мужчина!
Слова Алы-киши разгневали Гасан-хана. Обнажив меч, он кинулся к старику. Ровшан двинул на него Гырата. И не успел сверкнуть в воздухе выкованный из молнии египетский меч, как голова хана покатилась по земле, Поднялся страшный шум. Войска хана бросились на Ровшана и Алы-киши. Ровшан помчался им навстречу. С одной стороны Гырат, а с другой — Дурат и сам Ровшан со своим мечом начисто смели передовые отряды.
Но войска хана шли непрерывным потоком, отряд за отрядом. Легче было бы сосчитать муравьев, чем ханские войска. И Алы-киши сказал:
— Сын мой, одному тебе не под силу сразить стольких воинов. Кончится тем, что тебя или убьют или захватят в плен. Гони лошадей, выберемся отсюда, пока не поздно.
Ровшан не послушался было отца и снова ринулся в бой, так и кося головы и руки. Но, опасаясь, что враги могут захватить слепого отца, он, хоть и неохотно, покинул поле боя и вместе с Алы-киши погнал коней в открытую степь.
Войска пустились за ними в погоню. Отец с сыном ускакали уже далеко, когда Ровшан остановил Гырата. Обернувшись, он увидал, что отряд всадников на гнедых конях вот-вот настигнет их.
— Отец, — сказал он, — всадники на гнедых конях сейчас настигнут нас.
— Ровшан, сын мой, поверни коня на вспаханное и политое поле, пусть тогда попробуют нагнать нас.
Ровшан так и сделал. Ни один из гнедых коней не смог выбраться из свежеполитой пахоты — все они увязли там.
Гырат и Дурат молнией вынеслись с поля и поскакали. Не успели они проехать немного, как Ровшан снова натянул поводья Гырата и обернулся. Видит, на этот раз мчится вихрем отряд всадников на вороных конях.
— Отец, — сказал Ровшан, — всадники на вороных конях вот-вот настигнут нас.
— Сынок, — отвечал Алы-киши, — свороти в колючие кустарники.
Ровшан своротил туда, и всадники на вороных конях поскакали следом. Но ни один из них не сумел выбраться оттуда. Ноги коней обагрились алой кровью.
Проехал Ровшан еще немного, снова натянул поводья, обернулся и видит: теперь отряд на белых конях вихрем мчится, почти настигая их.
— Отец, — сказал он, — еще один отряд на белых конях настигает нас.
— Не бойся, сын мой, сверни в скалистые горы!
Ровшан повернул коней. Белые кони не сумели взобраться по каменистым кручам и остановились на полпути. А Гырат и Дурат, пролетев точно соколы, скрылись за отвесными скалами.
Отец и сын ехали до самого вечера. Наконец, в сумерках достигли они берега какой-то реки. Алы-киши спросил у сына, что это за место.
— Отец, — ответил Ровшан, — оно все в зелени, кругом деревья, травы, а посредине протекает река.
— Сын мой, оставаться надолго здесь нельзя. Тут пасутся чьи-то табуны, стада, отары, и не будет нам от них покоя. А если ханы и паши проведают о нас, то нападут и убьют.
Отец и сын провели эту ночь на берегу реки, а с рассветом снова пустились в путь. Долго ли, коротко ли ехали, вечером добрались до равнины. И тут Алы-киши спросил у сына, что это за место.
— Отец, — ответил Ровшан, — это равнина и конца-краю ей не видно.
— И тут оставаться нельзя. На копях мигом настигнут нас. А то и караваны растопчут.
Проведя на равнине эту ночь, наутро они снова пустились в путь. Ехали, ехали и достигли, наконец, хребта высокой горы. Алы-киши спросил:
— Сын мой, а что это за место?
— Отец, — ответил Ровшан, — тут повсюду отроги да скалы и горный хребет, окутанный туманами.
— Посмотри, сынок, а по обе стороны его нет ли еще более высоких гор? — спросил Алы-киши.
— Да, отец, есть. Одна — направо, другая — налево, и вершины их в снегу.
— Ровшан, — сказал Алы-киши, — это самое место я и ищу. Я хорошо знаю эти края. В молодости не раз шалея я здесь на коне, стрелял из лука в джейранов, добыл немало косуль. Называется это место Ченлибель. Тут мы и останемся. Построим себе дом, а коням — конюшню.
Ровшан построил дом и конюшню. Отец и сын стали жить в Ченлибеле.
Как-то раз позвал Алы-киши Ровшана и сказал:
— Ровшан, где-то здесь в горах пробиваются два родника. Называются они Гоша-булаг.[13] Через каждые семь лет, в четверг, на востоке зажигается одна звезда, на западе — другая. Звезды эти поднимаются и сталкиваются посреди неба, и тогда Гоша-булаг блестит, пенится и разливается. Тот, кто омоется пеной Гоша-булага, станет таким богатырем, что равного ему не сыщется на свете. Кто выпьет ее, станет ашугом, и голос его будет так могуч, что от звука его львы в лесах придут в трепет, у птиц опадут крылья, а кони и мулы лишатся копыт. Много храбрецов, много царевичей приходило сюда, в поисках этой воды, но счастье не улыбнулось ни одному из них. Теперь седьмой год на исходе. Настало время. Пойди и найди Гоша-булаг, сделай все, что я велел, только одну чашу наполни пеной и принеси мне.
Ровшан отправился, долго рыскал по скалам и, наконец, дошел до отвесной неприступной скалы, такой, что только богатырю под силу взобраться на нее. Обошел Ровшан скалу со всех сторон и не нашел места, где можно было бы за что-нибудь ухватиться. Снял он тогда с пояса аркан, закинул на скалу и, выбиваясь из сил, вскарабкался на нее. Смотрит, расстилается перед ним такой красоты цветник, что и словами не описать… Розы призывают роз, соловьи — соловьев. Словно кто-то семидесятью двумя перьями и семидесятью двумя красками нарисовал на вершине этой скалы сад-цветник. Посредине стоит старое развесистое дерево, а под ним Гоша-булаг блестит, точно журавлиное око и струясь, как слеза, превращает все вокруг в молочное озеро. Ровшан ждал — наступил вечер, он ждал еще — настала ночь. И вот, смотрит он, на востоке зажглась одна звезда, а на западе — другая. Звезды эти поднялись и столкнулись прямо над Гоша-булагом, и воды его забурлили и разлились. Белая пена поднялась в рост человека. Ровшан наполнил пеной полную чашу и вылил на себя, а другую выпил. Хотел наполнить в третий раз. Где там, какая пена? Вода в роднике спала и стала чистой и прозрачной. Ударил себя Ровшан по голове, по коленям. Но что поделаешь?.. Горько раскаиваясь, вернулся он с пустой чашей назад, рассказал отцу обо всем, что было.[14]
