Легкая кавалерия неотступно преследовала и добивала разбитого противника. Особенно известно преследование французской кавалерией разбитой прусской армии в 1806 году. В течение 20 дней французы Мюрата прошли всю Германию, пленив большую часть прусской армии (140 000 прусских солдат и 800 орудий) и даже захватив несколько крепостей.

Организационно все полки французской армии делились на 4 эскадрона, каждый эскадрон, в свою очередь, делился на 2 роты. 1-я рота 1-го эскадрона считалась элитной и отличалась формой одежды (высокие меховые шапки, красные султаны и др.). Формально в полку числилось 980 человек и 800 лошадей^{526}, но в реальности в полках редко было более 500 всадников. Помимо 4 действующих эскадронов в каждом полку был 5-й запасной эскадрон, расположенный на территории самой империи и готовивший для полка пополнения.

Вооружение кавалеристов того времени не отличалось разнообразием. «Кавалеристы, особенно те, что служили в легкой коннице, иногда использовали пистолеты, мушкетоны или карабины. Тем не менее главным их оружием повсеместно оставалась сабля. В тяжелой кавалерии применялись массивные палаши с длинным прямым клинком, предназначенные в первую очередь для нанесения колющих ударов. Бойцы легкой кавалерии предпочитали сабли меньшего размера и веса, чьи изогнутые клинки подходили в первую очередь для того, чтобы рубить ими противника… В бою с неприятельскими всадниками, по мере нарастания скорости и сближения с целью, кавалеристы обычно поворачивали клинки горизонтально, а не держали их вертикально, поскольку так оружие легче проходило через ребра противника, снижая шанс застрять в теле. Энергии скачущей лошади вполне хватало для верного поражения врага холодным оружием. Кавалеристов учили начинать вытаскивать клинок обратно сразу же после того, как он вонзался в тело жертвы. Это надо было сделать как можно скорее, чтобы получить возможность нанести повторный удар и прикончить оппонента или же вступить в схватку со следующим врагом, если первый выходил из строя либо просил пощады. При обучении рубящим ударам кавалеристов заставляли доводить клинок как можно ниже, чтобы, если враг пригнется в седле, — обычный рефлекторный оборонительный маневр, — лезвие все равно задело бы какую-то часть тела»^{527}.

Французские полки шволежеров-лансьеров (улан) имели на вооружении французскую пику образца 1811 г., или lance francaise, которая при общей длине 2,75 м имела наконечник в 21,6 см (8,5 дюйм.). «Французские шволежеры… были не слишком довольны наличием у пики матерчатого вымпела, или флюгера. Хотя развевающийся вымпел и придавал внешнему виду уланских частей этакую эстетическую утонченность, он снижал, как бы сказали мы сегодня, аэродинамические свойства оружия на скаку и служил источником лишних неудобств в походе»^{528}. До французов просто не доходило, что наличие «значка» («вымпела или флюгера») делает пику в бою оружием многоразового использования, поскольку не дает острию глубоко проникнуть в тело противника и позволяет выдернуть пику после удара.

Вообще пика давала кавалеристу ряд преимуществ, в частности, возможность наносить удары, держась на большем удалении от противника. Например, в августе 1813 г. в сражении под Дрезденом, когда пошел проливной дождь и намочил у солдат патроны, французские уланы подскакивали к австрийским и русским каре и кололи пиками солдат, которые не могли ответить залпом.

Наполеон основал значительное число кавалерийских школ, где основательно подготовлялись офицеры и инструкторы для конницы. И тем не менее французская кавалерия всегда уступала кавалерии других армий Европы. Как считал гораздо позже Ф. Энгельс, французы в Европе были самыми плохими наездниками, «которые когда-либо украшали седло». И брали они за счет количественного превосходства и храбрости. Подтверждение находим мы в сочинениях «кавалерист-девицы» Надежды Дуровой, которая, вспоминая события 1812 г., пишет: «посредственность французской кавалерии давно была мне известна»^{529}.

Известный военный теоретик Г. Жомини, послуживший во французской армии, писал: «Когда я говорю о блестящей французской кавалерии, я имею в виду ее отчаянную храбрость, а не безупречность действий, потому что она не может сравниться с русской или германской кавалерией ни в искусстве верховой езды, ни в организации, ни в уходе за лошадьми»^{530}. Да и лошади французские были слабее казачьих, что казаки заметили в первых же стычках. После одного из боев весной 1807 г. А.К. Денисов считал, «что французские лошади весьма слабее наших, то самое и пленные доказывали тем, что не более как человек 15 или 20 спаслись»^{531}.

Русские отдавали должное храбрости французов — «у французов лишь атака, офицеры, подняв сабли, летят впереди фронта и первые врубливаются молча, ни слова, грациозно, эффектно, как духи непобедимые…»^{532}

Но в целом, как показала практика, французская легкая кавалерия не могла состязаться с казаками на равных. И Жомини предупреждал о недопустимости легкой кавалерии драться с казаками в рассыпном строю, в тех же порядках, что и казаки: «…Ни в коем случае не следует делать вывод, что отряд легкой кавалерии, развернутый подобно стрелкам в цепи, может действовать столь же успешно, как казаки или другая нерегулярная кавалерия. Очевидно, что последние привыкли двигаться беспорядочной массой, в то же время все они и каждый в отдельности неуклонно устремляются к общей цели. Самые опытные гусары никогда не смогут действовать в такой манере, которая инстинктивно присуща казакам, черкесам и туркам»^{533}.

Итог противостояния двух конниц подвел французский генерал Моран: «Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, наше правильное равнение, наша сомкнутость, которым мы придаем такое значение. Они крепко держат лошадь ногами и упираются в широкие стремена, которые служат им точкой опоры при действии оружием. Они умеют с места мчаться карьером и на карьере круто останавливаться; лошади кажутся одним телом с ними. Люди всегда бдительны, поворотливы, нетребовательны и исполнены военного честолюбия. Какой прекрасный вид представляла французская конница, когда она стояла на берегах Немана, освещенная лучами июньского солнца, блестя золотом и сталью и полная мужества! Какое глубокое прискорбие возбуждает воспоминание о маневрах, которые ее напрасно утомляли в борьбе с казаками, ранее презираемыми, сделавшими для спасения России больше, чем все ее регулярные армии! Каждый день они появлялись на горизонте длинными линиями, а их смелые наездники подъезжали к самым нашим рядам. Мы строились и шли этим линиям навстречу; в ту минуту, как мы к ним подходили, они пропадали и перед нами оказывались только сосны и березы; но час спустя, когда мы кормили лошадей, нападение возобновлялось и опять появлялись эти черные линии, повторялись те же маневры и с теми же результатами. Таким образом, утомилась и растаяла храбрейшая и прекраснейшая конница в борьбе с людьми, которых она презирала, но которые сумели спасти родину, истинными защитниками и освободителями которой были они. Мы должны еще прибавить, что наша конница была многочисленнее казаков, что она была поддержана самой легкой и храброй артиллерией, которая когда-либо существовала! Вождь ее, предмет удивления для героев, поддерживал ее маневры самой неустрашимой пехотой; и, несмотря на это, казаки вернулись на берега Дона со славой и добычей, а все поля России были усеяны телами и оружием наших смелых несравненных воинов!»^{534}