воспитательного воздействия и в присуждении отдельным писателям звания

«пролетарского писателя», «попутчика» или «контрреволюционера». Самый

видный из этих официальных критиков – Воронский, редактор Красной Нови,

которому нельзя отказать в некотором критическом чутье, поскольку ему

удалось, как редактору, создать очень хороший журнал. В критических статьях

Троцкого встречаются интересные замечания о «воспитательной» ценности

литературных произведений.

Но, если не говорить о нынешнем официальном положении марксизма,

«общественная» критика уже с 80-х годов стала терять значение, и ее адепты

поддались влиянию всякого рода ересей. В работах Нестора Котляревского

(род. 1863), например, интерес переносится с общественного развития на

социальную психологию, как у Брандеса, что, однако, не делает эту критику

лучше, чем критика Овсянико-Куликовского или Венгерова. Работы Иванова-

Разумника – любопытное скрещение «общественных» и метафизических забот.

Его «скифство» и отношения с Блоком и Белым для историка литературы

интереснее, чем его собственные исторические работы. Его История русской

общественной мысли (недавно переизданная в переработанном виде под

названием Русская литература XX в. ) есть тщательно составленный

схоластический отчет о развитии индивидуализма (который он отождествляет с

социализмом), каковым история литературы и подменяется.

Общественная критика была созданием радикалов, но не их монополией.

Славянофильская и консервативная критика второй половины XIX века также

по большей части была общественной. Только немногие критики-консерваторы

были способны на подлинную литературную критику. Страхов, например, как

правило был в своей критике «общественен» и только изредка ( в Заметках о

Пушкине) рассматривал литературные факты как таковые. Величайшее

исключение – Константин Леонтьев, чья чудесная книга о Толстом является

единственной подлинно литературно-критической за всю вторую половину

девятнадцатого столетия.

В эпоху, когда общественная критика была всемогуща в журналах и даже в

университетах, двое ученых параллельно трудились над созданием прочной

научной базы для изучения литературы: Александр Н. Веселовский (1838–1906)

заложил основание для естественной истории литературных форм и жанров, а

А. А. Потебня (1835–1891) исследовал глубинные связи поэзии с природой

197

языка. Но влияние Веселовского ограничилось изучением средневековой

литературы и почти не распространилось за пределы университетов. Идеи

Потебни были в значительной степени извращены его учениками. Они также

остались достоянием академических кругов и оказались плодотворными в

основном для изучения фольклора. В литературной критике его влияние

сказалось на работах Горнфельда (р. 1867), в течение многих лет единственного

сотрудника радикальной прессы, писавшего о литературных фактах и реалиях,

а не о социологических и журналистских абстракциях.

«Эстетическое возрождение» восьмидесятых годов благоприятствовало

возрождению чисто эстетической критики, и такое возрождение до из вестной

степени имело место. Но хороших «эстетических критиков» было немного.

Забавный и свирепый Буренин выродился в профессионального Зоила,

специализировавшегося на травле каждого молодого писателя и на осмеянии

каждого нового направления. Лучшим критиком, выступившим в 80-х гг., был

С. А. Андреевский, чья книга Литературные чтения стала важной вехой в

освобождении русского читателя от чисто общественных мерок в литературе.

Но не так-то легко было освободить русскую литературную критику от

внелитературной опеки. Закат общественной критики совпал с подъемом

критики метафизической. Первым, применившим метафизический метод

интерпретации, был Владимир Соловьев. Этот писатель, вдобавок к прочим

своим достоинствам, обладал еще и острым, хотя и ограниченным

критическим чутьем, и его заметки о русских «викторианских» поэтах (в

энциклопедии Брокгауза) всегда интересны. Но самая выдающаяся из его

критических работ – статья Поэзия Тютчева (1896), которая, вероятно, есть

высшее достижение метафизического метода в критике, поскольку здесь

концепция крепко посажена на факты и развивается с убедительной

логичностью. Соловьевская интерпретация поэзии Тютчева перевернула

представление об этом поэте и глубоко запечатлелась в умах мыслящей России.

Метафизическая критика процвела в руках «религиозных философов» и

кое-кого из символистов. Первым выдвинул ее теории Волынский. В своей

книге о русских критиках (1896) он осудил их за отсутствие философского

взгляда и осуществил свою теорию на практике в книгах о Лескове и о Бесах

Достоевского ( Книга великого гнева). Великими мастерами метафизической

критики были Розанов, Мережковский, Гершензон и Вячеслав Иванов. Розанов,

без сомнения, был величайшим. Его интуитивный гений даже в самых своих

заблуждениях с невероятной остротой видел то, что было скрыто от прочих, и

некоторые его страницы, особенно о Гоголе, принадлежат к высочайшим

достижениям высокой критики. Но он никогда не бывает заинтересован в

первую очередь в литературных ценностях, и его книги – философия, а не

критика. Ценные главы и страницы можно найти у Мережковского (особенно в

первой части Толстого и Достоевского), у Гершензона ( Мудрость Пушкина) и у

Иванова (статьи о Достоевском и о пушкинских Цыганах), но в целом метод

этот совершенно неудовлетворителен, потому что подчиняет критикуемого

писателя метафизическим воззрениям критика. Работы критиков-метафизиков

могут быть (и часто бывают) великолепной литературой и первоклассной

философией, но это не критика.

Метафизический метод был усвоен многими молодыми авторами, особенно

в десятилетие после первой революции и существует и сейчас, хотя мода на

него миновала. Плодовитым критиком этой школы был рано начавший свою

деятельность несчастный Александр Закржевский (1889–1918), чьи

многочисленные книги, выходившие перед революцией, хотя и не отличались

пониманием разбираемых авторов, характерны для того образа мыслей,

198

который напоминает «подпольного человека» Достоевского и был в то время

очень распространен среди интеллигенции.

Символисты не основали собственной критической школы, как не

основали и прозаической. Из поэтов, занимавшихся критикой, Иванов был

чистым метафизиком. Бальмонт и Анненский писали лирические рапсодии в

импрессионистском духе – Бальмонт пресно-риторические, Анненский

агрессивно-капризные. Критические работы Блока чрезвычайно субъективны:

произведения других людей были для него поводом для уяснения и выражения

собственных взглядов. Когда писатель, о котором он пишет, ему близок,

критика получается необычайно интересная, глубокая и художественная в

лучшем смысле этого слова. Такова его известная статья об Аполлоне

Григорьеве. Зинаида Гиппиус (подписывавшая свои критические статьи

псевдонимом «Антон Крайний») и Брюсов выносили критические приговоры:

они были судьями, а не истолкователями. Их оценки всегда интересны, а у

Гиппиус к тому же прекрасно написаны. Однако Брюсов во всяком случае один

раз написал критическую работу, которая поднимается над обычным уровнем.

Это статья о Гоголе ( Испепеленный, 1909) – самая, после розановской,

интересная, где содержатся ценнейшие мысли об этом великом писателе.

Самый замечательный из критиков-символистов – Андрей Белый.

Критические его статьи, как и почти все, что он писал, полны вспышек