Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В шванках, преследовавших главным образом развлекательные цели, как правило, не затрагивались большие социальные проблемы. В то же время в традициях литературы эпохи Реформации шванки в смехотворном обличии выставляют представителей католического клира: тучные попы и особенно монахи предаются разврату, пьянству и своим невежеством вызывают остроумные выходки верующих (шванки Викрама: «Как некий поп вознамерился обеспечить себе доступ в царство небесное пятью словами», «О пастыре, учившем своих прихожан свистеть в ответ на сказанную ложь», «Как монах вытаскивал у девицы занозу из ноги»).

Без особого уважения, а подчас и с явной неприязнью изображено в шванках рыцарство и поместное дворянство. Крестьяне, как обычно в бюргерской литературе, служат мишенью для всяческих насмешек и издевок, авторы шванков подтрунивают над неотесанностью, простоватостью или коварством мужика, в то время как происшествия из жизни горожан — ремесленников и купцов — изложены в добродушных и мягких тонах. Особой симпатией автора пользуются, однако, веселые ландскнехты и смышленые школяры, чьи проделки и острые словечки не только наполняют города и села, но и доставляют заботу апостолу Петру, охраняющему райскую обитель от непрошеных гостей (М. Линденер, «О золотых дел мастере и бедном студенте»; В. Шуманн, «История о шести студентах, оплативших пирушку ловкой ложью»; Г.-В. Кирхгоф, «Почему ландскнехты попадают в рай, а не в ад» и др.).

Нередко шванки представляют собой яркие жанровые картинки, приуроченные к тем или иным местностям Германии. Чаще всего в них рассказывалось о всевозможных чудачествах, смешных поступках, забавном неразумии или ловкости, хитроумии и т. п. Излюбленными героями являются незадачливые глупцы, лукавые обманщики, лицемеры, честолюбцы, обжоры, пьяницы, модники, пронырливые жены, шарлатаны врачи, взяточники судьи, нерадивые слуги, трусливые баварцы, глуповатые и жадные швабы («Дружок в дорожку», 6; «Общество в саду», 18 и пр.). Но далеко не всегда все дело в шванках сводилось к поверхностному зубоскальству. Подчас насмешка превращалась в злую издевку (например, сатира на католический клир, особенно резко звучавшая в шванках Кирхгофа, создававшихся в период усиления католической реакции). Подчас авторы шванков выступали на защиту обездоленных и угнетенных. О жалком уделе бедняков писал Викрам («Дорожная книжица», 59). Еще шире эту тему развертывает М. Монтан, отличающийся наиболее демократическим образом мыслей. Он рассказывает о бедных родителях, не могущих прокормить своих детей («Общество в саду», 11, 29, 30). Нередко нищета доводит бедняка до преступления («Дружок в дорожку», 36; «Общество в саду», 61). И вину за эти преступления Монтан, прежде всего, возлагает на больших господ, по милости которых маленькие люди вынуждены испытывать жесточайшую нужду. Он отказывается верить в то, что вместе с властью бог даровал большим господам право выжимать последние соки из их подчиненных. «Я не верю в то, что это им даровано богом», — решительно заявляет он в одном месте («Дружок в дорожку», 13). Викрам выступает также в защиту женщин, к которым, по средневековой традиции, многие бюргерские писатели XVI века продолжали относиться неприязненно. Он высказывается за взаимное уважение в семейной жизни, осуждает брак по расчету («Дорожная книжица», 4, 16, 17 и др.).

За мир и единство Германии постоянно ратовал Кирхгоф (I, 26–30). Он осуждал князей, которые ввергают страну в пучину междоусобных войн, неизбежно приводящих ко всеобщему опустошению (I, 31). В пример современным правителям он ставит князей минувших веков, стремившихся разрешать все споры мирным путем (IV, 62–63). Описывая в ряде рассказов ужасы войны (III, 31-126; V, 174–177 и др.), Кирхгоф призывает своих современников содействовать упрочению мира. «Верьте мне, — говорит он, — война — это жестокий большой зверь. Чем больше его бьешь, тем свирепее он становится и тем больше наносит вреда» (IV, 94). Слова Кирхгофа были поистине пророческими. Прошло немного времени, и немецкие князья спровоцировали опустошительную Тридцатилетнюю войну, которая довела Германию до крайней степени падения.

Все эти выступления по вопросам, волновавшим современников, не могли не повышать общественного значения шванков. К тому же в этих незатейливых повестушках довольно широко отражалась жизнь Германии XVI века. Конечно, реализм шванков был еще достаточно примитивным. Только в редких случаях авторы поднимались до социальных обобщений. Однако обилие красочных бытовых деталей, сочный разговорный язык, занимательность фабулы придают шванкам большую живость. Повествовательный элемент в более поздних шванках развит гораздо сильнее, чем в коротких «прикладах» Паули, служивших прежде всего средством религиозно-нравственного поучения. Вместе с тем стремление во что бы то ни стало развлечь, позабавить читателя нередко увлекало авторов шванков на скользкий путь. Иные шванки крайне грубы и откровенно непристойны. Это касается главным образом сборников Якоба Фрея, Валентина Шуманна и особенно Михаэля Линденера, цинично смакующего детали любовных эпизодов, в то время как Йорг Викрам еще не выходит за пределы благопристойности и даже особо отмечает в обращении к «любезному читателю» отсутствие в книжечке всего того, что могло бы поразить целомудренный слух «порядочных, достойных женщин или даже девиц».

Йорг Викрам подчас вплетает в сборник шванков чувствительные печальные истории, так же поступают и некоторые из его последователей, использующие для этого сочинения итальянских новеллистов или современную хронику происшествий. У Монтана, например, наряду со скабрезными шванками можно найти трогательную историю (драматизированную впоследствии Гансом Саксом) о злополучной любви Изабетты («Дружок в дорожку», 37) или грустный рассказ о том, как Адам Штегман из Обернагена в Эльзасе убил двух детей, которых ему нечем было кормить (там же, 36).

Эти чувствительные истории образуют как бы переход к бюргерским романам Йорга Викрама, в которых автор делает знаменательную попытку преодолеть лубочный примитивизм и грубоватость современной немецкой прозы. Начав со старомодных повествований в духе народной книги «Прекрасная Магелона», Викрам в «Золотой нити» (1554) делает смелый шаг и изображает горячую любовь принцессы Ангелины и простолюдина Лейфрида, которая завершается, вопреки сословным предрассудкам и ограничениям, по воле автора счастливым браком. Памятным знаком любви молодых людей является золотая нить, которую пылкий Лейфрид вложил в рану под сердцем и носил в течение ряда лет и по которой Ангелина узнает в тяжело больном юноше, лишившемся сознания, своего дорогого возлюбленного.

В последующих своих романах Викрам патетически воспевает бюргерские добродетели, торжествующие над предрассудками и пороками феодального мира. Так, в «Зерцале юности» (1554) недостойному рыцарскому сыну, который низко падает и даже на время становится свинопасом, противопоставлен образцовый юноша бюргер, достигающий вершин славы и счастия. Идеальный образ, воплощавший бюргерские совершенства, намечен Викрамом и в его последней книге «О добрых и злых соседях» (1556). Герои Викрама изливают свои чувства в галантных письмах и монологах. Их украшенная речь далека от натуральной речи героев шванков, пересыпанной крепкими выражениями и забористыми словечками, пословицами и поговорками.

Заметным явлением немецкой прозы эпохи Возрождения были и так называемые «народные книги» XV–XVI веков, появлявшиеся в печати без указания автора. Подчас они были как бы скомпонованы из различных шванков. Их было множество, они были весьма разнообразны по своему содержанию и неравноценны по художественным достоинствам. Обращенные к широкому читателю и весьма популярные в демократических кругах, не все они были собственно народными по своей социальной природе. Встречались среди них книги, представлявшие собой обработку средневековых рыцарских сказаний о высокой благородной любви («Прекрасная Магелона» и др.). Это были трогательные красочные истории, привлекавшие наивного читателя своим романтическим пафосом.

2
{"b":"209000","o":1}