— Вызвать сюда «Комиссию бдительности»! — крикнул еще кто-то. — У нас уже имеются и закон, и порядок, которые срабатывают без осечки.

— To-очно! Мы сами будем судьей и присяжными, так что через какой-нибудь час Слейд будет уже болтаться на веревке!

Во взгляде Слейда отразилась паника, и он ринулся к двери, но движения его в значительной мере сковывались «держателем Кепплинджера». Толпа без труда схватила Слейда и начала избивать его; неслись крики:

— Линчевать его! Вздернуть скотину! Позвать «Комиссию бдительности»!

Шум стоял оглушительный.

Подняв револьвер, Скотт выстрелил в потолок. Гомон быстро затих.

— Отпустите Слейда! — крикнул Скотт гневным голосом. — И никто не смеет вызывать сюда эту проклятую «Комиссию бдительности»! Именно в этом и заключается беда города: слишком много тут развелось бдительных, и слишком много совершается судов Линча. Ты! — Он указал на разошедшегося пьяного золотоискателя. — Эд Бейтс, а что если я сейчас заявлю, что ты тоже шулер, и смогу убедить присутствующих, что и тебя тоже необходимо вздернуть? К тому времени, когда выяснится, что это ошибка, ты уже будешь паршивым трупом. Отпусти, сказал, Слейда! Если я захочу обвинить его в шулерстве, я обращусь в суд. А ты, Слейд, имей в виду, что мне хорошо известно, что ты надул меня не только в карты. Так что, возможно, увидимся в суде и довольно скоро. Но я еще раз повторяю, — прокричал на все казино Скотт, — что «комиссиям бдительности» и линчеваниям должен быть положен конец! Иначе Сан-Франциско так и останется дикими джунглями.

На этот раз его слова были встречены аплодисментами, сначала весьма жидкими, но вскоре набравшими силу.

— И он выставил тебя в таком дурацком виде? — поинтересовалась Чикаго час спустя в своих апартаментах на третьем этаже над кафе «Бонанза», которые представляли собой яркий образец полного отсутствия какого-нибудь вкуса.

— Он заставил меня раздеться до исподнего перед всеми, кто был тогда в казино. Я убью его! Убью суку!

— Заткнись, Слейд! Орешь тут, как мошенник в плохом театре. Кроме того, Скотт спас твою шею от петли, разве не так? Если бы не он, ты бы сейчас запросто мог болтаться напротив этого самого окна.

При этих словах Слейд шумно проглотил слюну и провел ладонью по горлу. Для шулера это оказалось слишком сильным испытанием — оказаться на волосок от линчевания.

— Значит, говоришь, он хочет стать губернатором? — продолжала Чикаго. — Интересно…

Пышнотелая мадам, которая сейчас сидела с огромной, размером со скатерть, салфеткой, засунутой в вырез платья, взяла пальцами шестую отбивную и начала уплетать ее. По многочисленным подбородкам мадам потек жир, стекавший с котлеты.

Чикаго владела кафе «Бонанза» вместе со Слейдом. Они также делили пятикомнатные апартаменты на верхнем этаже здания. Но вот постель они не делили. Слейд предпочитал спать с девочками, работавшими внизу. Ну а Чикаго? У Чикаго были свиные котлеты и джин. Отношение Чикаго к сексу было как у мясника, который снабжал других мясом, однако же сам при этом оставался вегетарианцем.

— Наверное, он знает, что именно мы совершили налет на его склад, — сказал Слейд. — Обмолвился, что намерен вскоре увидеть меня в суде. — Слейд посмотрел в окно, за которым тянулись ряды недавно установленных на Портсмут-сквер газовых фонарей.

— Наверняка знает. Скотт отнюдь не дурак, — заметила Чикаго, облизывая пальцы. — Если Калифорния и вправду будет объявлена штатом, а он станет его губернатором, тогда у нас с тобой, сердце мое, будет очень много проблем. И потому нам необходимо сделать так, чтобы не Скотт Кинсолвинг, а Гас Пауэлл стал губернатором.

— У него есть эта подружка-китаянка…

— Да, но о ней, черт возьми, все знают! Кроме того, теперь Скотт обзавелся молодой женой, хочет казаться респектабельным. Но вся штука в том, что и нам нужно становиться респектабельными, Слейд. И тут, мне кажется, я вытащила счастливый билетик…

— Ну? И что же это?

— Не «что», а «кто». Это тот самый паренек-еврей, Дэвид Левин, который десять дней назад прибыл сюда на «Летящем облаке». С тех самых пор болтается возле стойки бара и пьет гораздо больше, чем следовало бы. Я разговаривала с ним. Он превосходно знает Эмму Кинсолвинг: два года жил с ее семейством во Франкфурте, преподавал всему семейству английский язык. Он кто угодно, но только не их ярый приверженец. Он прямо-таки ненавидит Скотта Кинсолвинга, который выбросил его с корабля на Ямайке. Левин намеревается основать газету, и, я думаю, нам следует профинансировать его.

Слейд мрачно посмотрел на Чикаго.

— Кому здесь, на хрен, нужна газета?

— Нам. Нужно идти в ногу со временем, Слейд. Власть печатного слова! Представь, что только Дэвид сможет написать в редакционных статьях, посвященных Скотту!

— Это все слова… — саркастически протянул Слейд. — Слова суть дерьмо. Пистолет всегда будет весомее любых слов.

Чикаго откусила от седьмой свиной отбивной.

— Нужно уметь использовать и то, и другое. Сейчас ступай вниз и найди Гаса. Думаю, пришло время, когда нам следует всерьез заняться его избирательной кампанией. Мы должны будем найти нечто такое, что возмутит всех избирателей. А если не найдем, то придумаем и сделаем.

— Когда человека в первый же день его пребывания в городе оставляют один раз — это одно, — говорила Эмма, когда вечером того же дня Скотт добрался до супружеской спальни. Эмма сидела на постели, одетая в розовую пижаму. — Но когда его покидают в тот же день дважды — это, пожалуй, мировой рекорд. Не будет ли наглостью с моей стороны поинтересоваться, где же ты был во второй раз?

Подойдя вплотную к постели, Скотт уселся возле жены.

— Разве Кан До не сказал тебе?

— Он сказал какую-то глупость: что ты, дескать, начинаешь кампанию по выборам в губернаторы…

— Не уверен, что начинать свою кампанию — это так уж глупо, ну да ладно. Слейд Доусон — человек, который был в одной из тех лодок, что встречали нас — осуществил налет на один из моих складов, в результате чего было похищено товаров на сумму более двух миллионов. Если в этом штате у нас не будет какой-нибудь полицейской защиты, то нас всех сотрут в порошок такие вот люди, как он. А почему ты плачешь?

Она отвернулась.

— Вовсе нет.

— Да? А слезы текут. Или же это чертовски хорошая имитация.

— Ты ничего не понимаешь в женщинах, — всхлипнула Эмма и вытерла глаза рукавом пижамы.

— Вот в этом ты, пожалуй, совершенно права. Женщины всегда ставили меня в тупик. Но все же мне сдается, будто сердишься ты потому, что я не ужинал с тобой.

— Ничуть не бывало. Мне, напротив, было очень приятно сидеть и пялить глаза на твой пустой стул. Правда, ты, помнится, что-то говорил про то, что сегодня вечером мы устроим праздник, но кто сейчас интересуется какими-то праздниками?! Да и какой от них прок? С моей стороны было бы пустой тратой времени злиться на тебя, потому что, полагаю, я не могу винить тебя за этот фарс с женитьбой. Никого не должна винить, кроме самой себя. Как это ты однажды меня назвал? Помешанной монашкой?

— Ну, извини…

— Да нет, что ж тут извиняться, ведь так оно, судя по всему, и есть. Ты говорил также — в своей обычной галантной манере — что я твердая, как бриллиант. Думаю, что и в том, и в другом случае есть своя правда, Скотт. Безнадежный романтик, который вместе с тем тверд, как алмаз, и непробиваем. — Эмма вздохнула. — Наверное, мне далеко до образцовой жены, но ведь мы вместе с тобой заключили сделку, и потому нам нужно держаться друг за друга. Так что я была бы весьма признательна, если бы ты проявил ко мне немного больше внимания и элементарной вежливости. Я все-таки твоя жена, нравится это тебе или нет.

Он секунду смотрел на нее, потом кивнул.

— Ты права. Я вел себя как самый последний дикарь. Что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить свою вину?

Эмма пожала плечами.

— Мы вполне можем сделать наш брак настоящим союзом, — сказал Скотт, беря Эмму за руку. — Скажи, чего ты хочешь. Я дам тебе все.