Этому трудно поверить, но в три алуштинские ночи табу зонтика так и не было нарушено. Что это было со мною тогда? Я страшился повторения апрельских душевных мук. И уже месяца три не раскрывал заветную тетрадь с нерешающейся Задачей, хотя и догадывался, что любовь и творчество равно требуют предельной отваги.

В дневных же наших отношениях не было и тени какой-нибудь ущербности. Вот собираемся мы на прогулку в Алупку и перед поезд­кой моем во дворе головы шампунем, поливая друг другу кружкой из нагретого на солнце ведра. С разбросанными прядями мокрых волос похожа моя Женька на очаровательную ведьму. Я не удерживаюсь и целую ее вишнево-плотные дразнящие губы. И получаю затрещину. Но причесав мне волосы и нежно погладив пострадавшее мое ухо. Женя шепчет: "Какой ты милый!.." и целует меня и прижимается лбом к мо­ему лбу. так что я близко вижу радужку ее восхитительно карих глаз. Потом она скрывается за занавеской и появляется в новом, сшитом в ночь перед отъездом, крепдешиновом платье. Пепельно-лиловый шелк нежно обтекает ладную фигурку гимнастки И чудесные холмики де­вичьих грудей, не ведающих лифчика. Смоляные волосы, высушенные п расчесанные, упали до плеч и превращают ведьмочку в принцессу. "Крымские каникулы" принцессы Женьки Снежиной, в замужестве Величко, начинаются!..

В Алупке в Воронцовском дворце Женя затеяла игру. Щуря глаза, предложила:

– Давай, Санечка, представим, что мы с тобою владельцы этого замка. Только чур, никакие мы не дворяне – крепостники и живоглоты. Мы именно такие, как есть сейчас, рядовой литсотрудник толстого журнала и простой инженер оборонного НИИ. Интересно, смогли бы мы жить здесь прямо вот сейчас же?

Смогли, еще как смогли! Игра мгновенно захватила нас. Мы вхо­дили в очередную комнату и ахали от открывающихся возможностей. Мы азартно жили в пространстве естественной и живой роскоши. Хо­телось упоенно работать за этим вот инкрустированным столом, сидя в этом дивно удобном кресле. Вот эту скульптуру танцовщицы я пода­рил Жене из-за поразительного сходства, хотелось сделать приятное в день рождения. Вот в этом перламутровом ларце лежит у Жени вяза­ние – тот самый свитер, который она начала для меня в Москве... Мы выбрали себе спальню с высокими узкими окнами, открытыми на мо­ре. По утрам солнце еще не заглядывало в эти окна. Мы просыпались от оглушительного птичьего щебета и видели кроны столетних плата­нов.

Но все же, несмотря на все наши фантазии, дворец оставался уд­ручающе пуст. Мы заселяли его друзьями, прослышавшими о нашей невероятной удаче и спешившими к нам в гости семьями. Но друзья уезжали, и дворец опять становился слишком уж просторен для дво­их... В театральной зале Женя, чуть зардевшись, сообщила, что у нас будет десять детей.

– Ты что же, лет десять подряд станешь рожать? – ужаснулся я.

– Не десять, а только пять, Санечка, – вполне серьезно ответила Женя. – Я рожу тебе пять пар близнецов. Моя мама и тетя Лариса бы­ли близнецы. Говорят, это передается через поколение. Вот увидишь, так оно и будет! Дворец навряд ли. а вот квартиру нам тогда выделят, как многодетной семье.

Женины глаза сделались грустными. Я понял, что игра зашла да­леко. Мы, не сговариваясь, тут же сбежали из дворца на Южную тер­расу и подошли к балюстраде. Поросший терновником крутой склон головокружительно сваливался вниз к скалам, где плескался прибой. Круто уходила вверх к голубому небу наклонная плоскость моря, про­хладная от синевы и ветра. Белый кораблик отважно скользил по ее крутизне.

– Знаешь, – сказала Женя, – сейчас представилось мне вдруг, что я буду жить долго-долго, тысячу лет, нисколько не старясь. Придут вре­мена, когда сгинут все эти войны, все страдания и беды, и люди станут жить так, как нам пригрезилось во дворце. За эту тысячу лет я все-все узнаю на свете и все прекрасное вмещу в своем сердце. На мгновенье почувствовала даже, что я уже там, в будущем... И вдруг испугалась: "А где же мой милый Санечка? Где я его потеряла?" Оглянулась, а ты рядом, такой же вихрастый и сероглазый, как и тысячу лет назад.

Внешние уголки Жениных глаз выше внутренних. Когда она взволнована и серьезна, взгляд у нее крылатый. А на виске под смуг­лой кожей просвечивает синий сосудик. Не ужас ли предстоящей поте­ри уже тогда стиснул мне сердце, если сложились вдруг слова неждан­ной молитвы? "Силы небесные и земные. Владычица Судьба и неумолимое Время, пощадите мою любимую! Не дайте скоро погас­нуть крылатому ее взгляду, не дайте увянуть ярким ее губам, пусть прихотливое пламя румянца вспыхивает на ее скулах, когда фантазия и вдохновение касаются ее души!.." Спрятавшись за каким-то высоким вазоном, владельцы роскошного дворца целовались, как бездомные молодожены в московском подъезде.

На обратном пути была синева, из открытого моря шел накат, катер качало, летели брызги. Женя зябла, но уходить в салон не захо­тела. Жалась спиной к моей груди и куталась моими руками, как ша­лью.

– Посмотри-ка вон туда. Санечка. Видишь аркаду в райских ку­щах над скалами? Там в санатории комсостава в тридцать пятом году отдыхали мои родители с восьмилетней Надькой. Есть фотография, где они сняты у этой аркады втроем. Я всегда так жалела, что меня с ними еще нет. Мама на фотографии такая красивая и светлая. Никто и не подумал бы. что всего два года жизни осталось. Сначала уничтожь ли папу. Знаешь, что такое "без права переписки"! Маму поселили в лагерь в сороковом. Мне три года было. Нас отправили в детдом в Иваново. Спасибо, хоть не разлучили. Надя мне уже тогда за маму бы­ла. В войну она окончила ремесленное училище. Стала работать на ткацкой фабрике и меня забрала из детдома к себе в общежитие. Спали на одной койке... А в сорок восьмом, представь себе, мы с нею в том вот санатории прожили все лето.

– Ну уж все лето. Недели две-три?

– Нет, все мои каникулы. Мне тогда грозил ревматизм. Могла и калекой сделаться. Нужно мне было много-много горячего солнца Вот сестрица моя и нанялась судомойкой ради меня. И вышло все, Саня, как в сказке говорят. Сделай добро для мышонка, и он тебя отблагодарит. Тем мышонком оказалась я для Нади. Был там в санатории че­ловек по имени Андрей, лечился от старых ран. Он меня на пляже все­рьез акробатике учил. Это я их познакомила, так выходит. Вышла моя сестрица замуж, и мы поселились на Арбате у Андрея, недалеко от до­ма, где я родилась.

Образ стриженой девочки-заморыша, похожей на татарчонка, моей будущей жены, не оставлял меня в тот вечер. Нежность к ней, хо­дившей когда-то по весенней распутице в школу в стеганых бурках с худыми галошками, безотчетно оборачивалась виной за нашу нынеш­нюю бездомность. Перед сном я сказал:

– Послушай, мне надоело обнимать твой зонтик, хоть он и очень славный. Давай завтра двинем в Коктебель. Говорят, там с кормежкой неважно, и дикари бегут оттуда. Может быть, нам все же удастся снять комнату. Ради этого можно и поголодать. И еще там – Карадаг, воспе­тый Паустовским и Нагибиным.

– А главное, Волошиным! – подхватила Женя. – Вашу руку, капи­тан!

Энергичное наше рукопожатие музыкальная кровать сопроводи­ла чем-то похожим на гром литавр под ликование всего оркестра.

Лиловая подкова пустынного берега, охватывающая синий залив. Свежий бриз с моря и суховей, настоянный на чебреце и полыни, сби­ваются здесь, над кромкой прибоя, в восхитительный коктейль, кото­рый пьешь полной грудью и не напьешься. Ветер гонит волну и по си­нему кое-где легким белым пламенем вспыхивают барашки. В полумиле от берега покачивается трехмачтовый барк с зарифленными парусами. Это Коктебель – отныне он из географии переходит в био­графию.

– Как здесь хорошо! – говорит Женя. – Ты, Санька, иди ищи жи­лье, а я отсюда уже никуда не пойду, так мне здесь хорошо.

Через полчаса я вернулся на берег. Женя упоенно копалась в гальке.

– Нашел комнату и даже отдельную? – поразилась она. И недале­ко от моря? Так пойдем же туда поскорее, миленький.

То была просто-напросто выгородка из трех дощатых щитов, приставленных к стене дома и накрытых шифером. Декорация для спектакля "Карточный домик". Я торжественно распахнул перед Же­ней хлипкую фанерную дверь. Внутри стояли две узенькие койки и не­большой стол. Белые занавесочки на окошках отделяли это гнездышко от остального двора с кипящей в нем жизнью. Женя обессилено присе­ла на койку рядом с дощатой стенкой декорации. Тихо спросила: