Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Глеб Горбовский

Падший ангел

Стихотворения

Москва

2 0 0 1

УДК 882

ББК 84(2Рос-Рус)6-5

Г 67

Оформление художника Е. Ененко

Горбовский Глеб

Г 67 Падший ангел: Стихотворения. — М.: Изд-

во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 384 с, илл.

I8ВN 5-04-007285-6

Глеб Горбовский — один из самых известных ленинград-

ских (а ныне санкт-петербургских) поэтов-«шестидесятни-

ков», «последний из могикан» поколения Николая Рубцова,

Владимира Соколова, Иосифа Бродского. Достаточно вспом-

нить его «блатные» песни 50—60-х годов: «Сижу на нарах, как

король на именинах...», «Ах вы, груди, ах вы, груди, носят

женские вас люди...». Автор более 35 поэтических и проза-

ических книг, он лишь в наше время смог издать свои не-

опубликованные стихи, известные по «самиздату» и «тамизда-

ту». Глеб Горбовский 90-х годов — это уже новое, яркое

явление современной русской поэзии, последние стихи поэта

близки к тютчевским традициям философской лирики.

Сборник издается к 70-летию со дня рождения и 50-летию

творческой деятельности Глеба Горбовского.

УДК 882

ББК 84(2Рос-Рус)6-5

I8ВN 5-04-007285-6

© Составление, оформление. ЗАО

«Издательство «ЭКСМО-Пресс», 2001

Николай Рубцов

В ГОСТЯХ

Глебу Горбовскому

Трущобный двор. Фигура на углу.

Мерещится, что это Достоевский.

И желтый свет в окне без занавески

Горит, но не рассеивает мглу.

Гранитным громом грянуло с небес!

В трущобный двор ворвался ветер резкий,

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

Как тяжело ссутулился, исчез...

Не может быть, чтоб это был не он!

Как без него представить эти тени,

И желтый свет, и грязные ступени,

И гром, и стены с четырех сторон!

Я продолжаю верить в этот бред.

Когда в свое притонное жилище

По коридору в страшной темнотище,

Отдав поклон, ведет меня поэт...

Куда меня, беднягу, занесло?

Таких картин вы сроду не видали.

Такие сны над вами не витали,

И да минует вас такое зло!

...Поэт, как волк, напьется натощак.

И неподвижно, словно на портрете,

Все тяжелей сидит на табурете

И все молчит, не двигаясь никак.

А перед ним, кому-то подражая

И суетясь, как все, по городам,

Сидит и курит женщина чужая...

— Ах, почему вы курите, мадам! —

Он говорит, что все уходит прочь

И всякий путь оплакивает ветер,

Что странный бред, похожий на медведя,

Его опять преследовал всю ночь,

Он говорит, что мы одних кровей,

И на меня указывает пальцем,

А мне неловко выглядеть страдальцем,

И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

И думал я: «Какой же ты поэт,

Когда среди бессмысленного пира

Слышна все реже гаснущая лира,

И странный шум ей слышится в ответ?..»

Но все они опутаны всерьез

Какой-то общей нервною системой:

Случайный крик, раздавшись над богемой,

Доводит всех до крика и до слез!

И все торчит.

8 дверях торчит сосед,

Торчат за ним разбуженные тетки,

Торчат слова,

Торчит бутылка водки,

Торчит в окне бессмысленный рассвет!

Опять стекло оконное в дожде,

Опять туманом тянет и ознобом...

Когда толпа потянется за гробом,

Ведь кто-то скажет: «Он сгорел... в труде».

9 июля 1962

5 0 — 6 0-е годы

ФОНАРИКИ НОЧНЫЕ

Когда качаются фонарики ночные

и темной улицей опасно вам ходить, —

я из пивной иду,

я никого не жду,

я никого уже не в силах полюбить.

Мне лярва ноги целовала, как шальная,

одна вдова со мной пропила отчий дом.

А мой нахальный смех

всегда имел успех,

а моя юность пролетела кувырком!

Сижу на нарах, как король на именинах,

и пайку серого мечтаю получить.

Гляжу, как кот, в окно,

теперь мне все равно!

Я раньше всех готов свой факел погасить.

Когда качаются фонарики ночные

и черный кот бежит по улице, как черт, —

я из пивной иду,

я никого не жду,

я навсегда побил свой жизненный рекорд!

Череповец, 1953

юность

Пили водку, пили много,

по-мужицки пили — с кряком.

А ругались только в бога,

ибо он — «еврей и скряга».

Кулаки бодали дали,

кулаки терзали близи.

На гвозде висевший Сталин

отвернулся в укоризне.

Пили водку, пили смеси,

пили, чтоб увидеть дно!

Голой жопой тёрся месяц

о немытое окно.

визит

Из цикла «Незабываемый 37-й»

Постучали люди в черном.

Их впустили, как своих.

Папа мой сидел в уборной,

сочинял для сына стих.

Мама ела торт «полено»,

я, дурак, жевал картон.

И вибрировал коленом

звездолобый пинкертон.

Он стоял в дверях, чугунный,

неподкупный, — враг врагов!

Торс гитары семиструнной

на стене — из двух подков.

И, вонзаясь в грудь комода,

пропотели вдруг в труде

представители народа —

два лица энкаведе.

Разве можно книги мучить?

Зашатался книжный дом.

И упал из шкафа Тютчев

к сапогам двоих — ничком...

Нехорошие вы люди,

что вы роетесь в посуде,

что вы ищете, ребята?

Разве собственность не свята?

НА СМОЛЕНСКОМ КЛАДБИЩЕ

На воротах Смоленского

кладбища в свое время висел

громкоговоритель

На кладбище «Доброе утро!» —

по радио диктор сказал.

И как это, в сущности, мудро!

1
{"b":"211875","o":1}