Эдвард Уитмор Иерусалимский покер
Иерусалимский квартет – 2
Эдвард УитморИерусалимский покер
Посвящается Эбби и Саре
Пролог
Ранним летом, в первом свете дня, голый барон‑юнкер[1] и его голая жена – оба пожилые, обрюзгшие и потеющие – стояли на вершине Великой пирамиды, дожидаясь восхода солнца.
Воздух был тепел, пустыня тиха, шел 1914 год, и знатная чета из Померании только что осуществила давнишнюю мечту – заняться любовью на вершине Великой пирамиды на рассвете, – вплоть до окончательного и исчерпывающего удовлетворения.
Несколькими блоками ниже сидел человек, благодаря которому они и пережили эти незабываемые ощущения, – опытный чернокожий драгоман и бывший раб по имени Каир Мученик. Для барона и его жены то было редчайшее мгновение в их долгой жизни, но для Мученика – всего‑навсего еще один рутинный рассвет, который принес ему двадцать фунтов стерлингов за оказанные услуги.
Он зевнул и закурил сигарету.
Солнце выскользнуло из‑за горизонта, и барон с баронессой распахнули объятия, чтобы встретить его, – светловолосые и молочно‑бледные, они были почти неразличимы в пустынном рассвете.
Блестящий пот и разлагающийся жир. Каир Мученик лениво затянулся и обратил взор к северу, услышав далекое жужжание аэроплана.
То был маленький триплан, перевозивший утреннюю почту из Александрии вверх по Нилу – в столицу. Мученик следил, как крошечная точка в небе постепенно растет, и вдруг понял, что аэроплан взял курс прямо на пирамиду. В следующий миг он смог разглядеть лихую фигуру в открытой кабине – пилот‑англичанин в летных очках и кожаном шлеме весело скалится, белый шарф трепещет на ветру.
Пригнитесь,заорал Мученик. Пригнитесь.
Но сумасбродный барон и его жена не услышали ни его, ни аэроплана. Огромный красный шар на горизонте заворожил их, согревая теплом стареющие тела. Аэроплан весело покачал крыльями, приветствуя самый поразительный монумент из всех, когда‑либо возведенных человеком, а потом грациозно сделал «бочку» и помчался на юг.
Каир Мученик вскочил на ноги, не веря своим глазам. Почти невидимые, мужчина и женщина все еще стояли на вершине, распахнув объятия, но уже без голов – они были начисто обезглавлены рубящим ударом нижнего крыла. Массивные тела помедлили еще несколько секунд, а потом неспешно перевалились через дальний край пирамиды и исчезли из виду.
Каир Мученик посмотрел на новое солнце. Сигарета обожгла ему пальцы, и он выронил ее.
Утренняя почта, 1914 год.
Привет древности, ха‑ха.
И новый, невероятный летательный аппарат, одним движением перерубивший ленивые старые порядки девятнадцатого века, а с ними и весь мир, который не мог более существовать в набиравшую скорость эпоху машин, – аэроплан не устоял перед дешевым эффектом и неожиданно покачал крыльями.
С рассветом того дня к Мученику пришло головокружительное понимание того, что его викторианское рабство навсегда закончилось. Никогда больше он не будет пресмыкаться перед проводящими в Египте отпуск европейцами, ни в задних комнатах лавок, ни в весельных лодках, вяло дрейфующих по Нилу. Эра колониалистов, загорающих на пирамидах, закончилась. Викторианская эпоха лишилась головы.
И для немецкого барона и баронессы, и для Мученика девятнадцатый век внезапно закончился именно тем рассветом в начале лета 1914 года, хотя остальной мир лишь через несколько недель осознает, что положение дел изменилось навсегда.
Часть первая
Глава 1Иерусалим, 1933
Вот и все. На стол лег Иерусалим. Победивший забирает вечный город.
Великий иерусалимский покер, игра, в которой на кон была поставлена тайная власть над городом, игра, приведшая к краху столь многих искателей приключений в период меж двумя мировыми войнами, продолжалась двенадцать лет, пока наконец не исчерпала себя.
За это время тысячи игроков со всего света разорились, пытаясь выиграть Священный город, но в конце концов за столом остались всего трое – те же трое, что и в самом начале.
Двенадцать лет отчаянной игры в покер на самые высокие ставки – после первой случайной раздачи холодным декабрьским днем 1921 года, казалось бы, просто чтобы убить время в тот серый день: небо было сплошь затянуто облаками, и ветер завывал в переулках, а в воздухе определенно пахло снегом.
Дешевая арабская кофейня в Старом городе, где юный О'Салливан Бир сидел в углу, скрючившись над стаканом никудышного арабского коньяка, – разочарованный ирландский патриот, в шестнадцать лет участвовавший в Пасхальном восстании.[2] Позже его прозвали эльфом‑переростком за то, что он партизанил против «черно‑рыжих»[3] в холмах южной Ирландии, а еще позже он бежал в Палестину, переодетый монахиней‑паломницей ордена Бедной Клары.
Одинокий герой, которому от роду было всего лишь двадцать один, в тот день был довольно неправдоподобно переодет офицером легкой кавалерии экспедиционных сил ее величества в Крымской кампании 1854 года. Медали на его груди свидетельствовали о том, что он пережил знаменитую самоубийственную атаку легкой бригады и был удостоен Креста королевы Виктории. Вдали от дома, съежившись над стаканом арабского коньяка, толку от которого ровным счетом никакого, холодный декабрьский день, и жизнь пуста и бесцветна, такие вот дела.
В дымной комнате стучали кости.
Чертова арабская пародия на паб, пробормотал он. Просто кошмар, да и только. Даже пинты порядочного пива не дождешься – и все равно выпить не с кем.
Вдруг в лицо ему ударил ветер. Дверь открылась.
Высокий негр в роскошном арабском плаще и арабском головном уборе, черный до синевы, укрылся от ветра и теперь стоял, потирая замерзшие руки. На его плече свернулся маленький шарик белого меха – какое‑то крохотное существо. Человек оглядел кофейню в поисках свободного столика, но их не было, сплошь потные арабы, увлеченные триктраком. Тут он увидел уголок, где в тусклом свете одиноко ссутулился О'Салливан Бир. Он подошел к столу, сел и улыбнулся.
Кофе, сказал он официанту.
Прокатились кости. О'Салливан вздрогнул. Улыбающийся негр смотрел на него светло‑голубыми глазами.
Это еще что такое, подумал О'Салливан. Если по‑хорошему, так не бывает. В Священном городе намечаются новые фокусы? И что это за белый зверек у него на плече? Белый как белок, пушистый как облако, ни головы, ни хвоста не видно.
Он кивнул чернокожему арабу.
Вот холодно‑то снаружи, а?
Точно.
Вот‑вот. А кого вы это носите с собой? Ручного зверька? Вы ему достопримечательности показываете? Это ваш добрый попутчик? Кажется, дрыхнет без задних ног, и ветер ему нипочем. Злой у него укус, у этого ветра.
Это обезьянка, сказал чернокожий.
Ах вот оно как.
Обезьянка‑альбинос.
О'Салливан снова кивнул. Лицо у него было серьезное.
А почему бы, собственно, и нет, подумал он. Черный араб с белой обезьяной на плече? Штука не хуже других. Почему бы, собственно, и нет.
Несколько минут спустя в кофейню, спасаясь от холода и ветра, вошел еще один человек, на сей раз европеец, национальности неопределенной. В руках у него был лук изысканной работы.
А это что еще за номер? подумал О'Салливан. Что это здесь происходит? Час от часу не легче, все выходит из‑под контроля. Точно не англичанин, не француз и не немец, и вообще он какой‑то странный. И у него не что‑нибудь, а лук, не больше не меньше, на случай, если зимним днем вдруг подвернется возможность пострелять. Что за чертова штука, ни к чему она в Святой Земле, это уж точно. Ей‑же‑ей, готовится какая‑то пакость.
