я живу и борюсь.
Никому не завидую,
ничего не боюсь.
1956
* * *
ЛУЧШИМ ИЗ ПОКОЛЕНИЯ
Лучшие из поколения,
цвести вам —
не увядать!
Вашего покорения
бедам
не увидать.
Разные будут случаи,
будьте сильны и дружны.
Вы ведь на то и лучшие —
выстоять вы должны.
Вам петь, вам от солнца жмуриться,
будут и беды и боль...
Благословите на мужество,
благословите на бой!
Возьмите меня в наступление,
не упрекнете ни в чем.
Лучшие из поколения,
возьмите меня трубачом!
Я буду трубить наступление,
ни нотой не изменю,
а если не хватит дыхания,
26
трубу на винтовку сменю.
Пускай, если даже погибну,
не сделав почти ничего,
строгие ваши губы
коснутся лба моего...
1956
* * *
Меня не любят многие,
за многое виня,
и мечут громы-молнии
по поводу меня.
Угрюмо и надорванно
смеются надо мной,
и взгляды их недобрые
я чувствую спиной.
А мне все это нравится.
Мне гордо оттого,
что им со мной не справиться,
не сделать ничего.
С небрежною высокостью
гляжу на их грызню
и каменной веселостью
нарочно их дразню.
Но я, такой изученный,
порой едва иду.
Растерянный, измученный,
вот-вот и упаду.
26
И без улыбки деланной
я слышу вновь с тоской,
какой самонадеянный
и ловкий я какой.
С душой, для них закрытою,
я знаю — все не так.
Чему они завидуют,
я не пойму никак.
Проулком заметеленным
шагаю и молчу
и быть самонадеянным
отчаянно хочу...
1956
* * *
Не понимаю —
что со мною сталось?
Усталость, может?
Может, и усталость...
Расстраиваюсь быстро и грустнею,
когда краснеть бы нечего,
краснею...
А вот со мной недавно было в ГУМе,
да, в ГУМе,
в мерном рокоте и гуле.
Гам продавщица с завитками хилыми
руками неумелыми и милыми
мне шею обернула сантиметром...
Я раньше был не склонен к сантиментам
А тут, гляжу,
и сердце больно сжалось,
и жалость,
понимаете вы,
жалость
к ее усталым чистеньким рукам,
к халатику и хилым завиткам.
Вот книга...
Я прочесть ее решаю!
Глава —
ну так,
обычная глава,
а не могу читать ее...
Мешают
слезами заслоненные глаза...
Я все с собой на свете перепутал.
Таюсь,
боюсь искусства, как огня.
Виденья Малапаги,
Пера Гюнта,
мне кажется —
все это про меня...
А мне бубнят —
и нету с этим сладу, —
что я плохой,
что связан с жизнью слабо..
Но если столько связано со мною,
я что-то значу, видимо, и стою?!
А если ничего собой не значу,
то отчего же мучаюсь и плачу?
1956
* * *
ПИОНЕРСКИИ ГОРН
Тропа извилиста,
корн иста.
По ней спускаюсь я к реке
и слышу долгий зов горниста,
невидимого вдалеке.
Он пробивается сквозь щуплость
худого, жидкого леска,
и дачники,
от солнца щурясь,
приподнимаются с песка.
Есть превосходство в этом горне
над нами,
взрослыми людьми,
и перехватывает в горле
от зависти
и от любви.
Меня не раз бедою било.
Я ничего не позабыл,
но надо так,
чтоб это было —
чтоб лес рябил
и горн трубил.
29
Холоднодушия -слепого
я никому не извиню,
и, если больно,
если плохо.
я все равно не изменю
ни солнцу,
ни тропе корнистой
ни мокрым веткам,
ни реке,
ни зову долгому горниста,
невидимого вдалеке.
1956
* * *
ВОСПОМИНАНИЕ
Вот снова роща в черных ямах,
и взрывы душу леденят,
и просит ягод.
просит ягод
в крови лежащий лейтенант.
Ему парнишка невеликий',
в траве проползав дотемна,
несет пилотку земляники,
а земляника не нужна...
Пошел июльский дождик легкий,
и среди мертвых танков,
тел
лежал он,
тихий и далекий,
а на ресницах дождь блестел.
Была в глазах печаль,
забота,
а я стоял ц молча мок,
как будто ждал ответ на что-то,
но он 1ответить мне не мог.
31
И я, растерянно притихнув,
не видя больше ничего,
как он просил,
билет партийный
взял из кармана у него.
Побрел я,
маленький,
усталый.
до удивленья невысок,
и ночью дымной,
ночью алой
пристал к бредущим на восток.
Все в бликах страшного свеченья,
мы шли без карты,
кое-как —
и с рюкзаком седой священник
и в руку раненный моряк.
Кричали дети,
ржали кони.
Тоской и мужеством объят,
на белой-белой колокольне
на всю Россию бил набат.
