Этот мошенник засмеялся.

– А тебе, Виль, легко вызывать дьявола, – прозвучал другой голос, голос Ральфа Хобдена, который работал в кузнице.

– А-а-минь! – прогремел Себастьян, и не успел я схватить его, как он спрыгнул с лестницы! – ну, сущий дьявол! – и страшно заревел. Он заработал кулаками; они убежали. Святители, как они улепетывали! До нас донесся их стук в дверь харчевни «Колокол»; тогда мы тоже пустились в путь.

– Что делать дальше? – спросил Себастьян, перепрыгивая через кустарник и поднимая при этом вверх свой коровий хвост. – Я разбил лицо честному Джону.

– Поедем к сэру Джону Пельгаму, – сказал я, – он единственный человек, который поддерживал меня.

Мы отправились в Брайтлинг; промчались мимо сторожек сэра Джона, из которых сторожа собирались осыпать нас пулями, приняв за браконьеров; разбудили сэра Джона Пельгама, усадили его в его судейское кресло и рассказали ему обо всем, показав при этом коровью шкуру, которая все еще болталась на Себастьяне; он хохотал до слез.

– Отлично, отлично, – сказал сэр Джон Пельгам. – Еще до рассвета дело будет решено. На что вы жалуетесь? Мастер Коллинз мой старый друг.

– Но не мой, – возразил я. – Когда я думаю, как он и ему подобные подставляли мне ножки и выживали меня из церкви… – И я задохнулся.

– Ведь церковь была нужна им для другого дела, – мягко заметил сэр Джон.

– И они помешали мне получить мои серпентины, – с жаром произнес Себастьян. – Получи я мои орудия, я уже пересек бы половину западного океана. Теперь же серпентины проданы шотландскому пирату.

– А где доказательство? – поглаживая свою бороду, спросил сэр Джон.

– Час тому назад я чуть не переломал себе о них ноги и слышал, как Коллинз приказал переправить их Эндрью Бартону.

– Слова, одни слова, – протянул Пельгам. – Мастер Коллинз в лучшем случае – лгун.

Сэр Пельгам говорил так серьезно, что на одно мгновение в моей голове шевельнулась мысль о его участии в тайной торговле, и я заподозрил, что в Суссексе нет ни одного честного литейщика.

– Ответьте во имя рассудка, – заговорил Себастьян, стуча по столу своим коровьим хвостом, – чьи же эти орудия?

– Очевидно, ваши, – ответил сэр Джон Пельгам. – Вы явились с королевским приказом изготовить их, и мастер Коллинз отлил их на своем заводе. Если ему было угодно перетащить их в церковную башню, орудия очутились только ближе к главной дороге, и вы избавлены от части перевозок. Зачем видеть злой умысел в простом поступке доброго соседа, юноша?

– Боюсь, что я недобро отплатил ему, – заметил Себастьян, поглядывая на свой кулак. – Как же поступить с маленькими пушками? Они пригодились бы мне, но эти орудия не включены в королевский заказ.

– Опять доброта, доброта любящего человека, – продолжал сэр Джон. – Благодаря своему рвению услужить королю и любви к вам, мастер Коллинз, без сомнения, прибавил эти два орудия в виде дара. Ах вы, треска, разве это не ясно, как начинающийся теперь рассвет?

– Да, ясно, – согласился Себастьян. – О, сэр Джон, почему вы никогда не служили на море? На суше ваш талант пропадает даром, – и он с нежной любовью посмотрел на него.

– Я делаю все, что могу на своем месте, – ответил сэр Джон, снова погладил свою бороду и произнес громовым голосом, как всегда во время суда: – Но слушайте меня, вы, юноши, в полночь вы выделывали штуки, которых я не одобряю, бегали около харчевни, застали мастера Коллинза за его (на минуту он задумался), за его хорошими деяниями, которые он желал до времени сохранить в тайне, и жестоко напугали его…

– Верно, сэр Джон. Посмотрели бы вы, как он улепетывал, – заметил Себастьян.

– Позже вы примчались ко мне с историями о пиратах, о фурах и коровьих кожах, и ваши слова, правда, заставили меня хохотать, но возмутили мою совесть судьи. Поэтому я вернусь с вами к колокольне, захватив с собой нескольких моих собственных людей да три-четыре телеги, и, ручаюсь, мастер Коллинз добровольно отдаст вам, мастер Себастьян, ваши серпентины и малые орудия. (Он снова заговорил обыкновенным голосом.) – Я давно предсказывал старому мошеннику и его соседям, что они попадут в беду из-за тайных продаж и темных делишек; но ведь нельзя же перевешать половину Суссекса за маленькую кражу пушек? Довольны вы, юноши?

– За два орудия я совершил бы любую измену, – ответил Себастьян и потер руки.

– Вы только что видели измену и мошенничество из-за того же, – заметил сэр Джон. – А теперь на лошадей, и марш получать «орудия».

– Но ведь мастер Коллинз действительно хотел отдать пушки сэру Эндрью Бартону? Правда? – спросил Ден.

– Ну, конечно, – ответил Галь. – Однако он потерял их. Когда разгорелась заря, мы нахлынули на деревню. Сэр Джон ехал впереди всех, и его знамя развевалось; за ним двигалось тридцать здоровых слуг, по пяти в ряд, дальше – четыре фуры, а вслед за ними – четверо трубачей, ради торжественности. Они играли: «Наш король поехал в Нормандию». Вот мы остановились и вытащили звенящие орудия из башни, эта сцена походила на картинку французской осады, которую брат Роджер нарисовал для молитвенника королевы.

– А что сделали мы… я хочу сказать, наша деревня? – опять спросил Ден.

– О, она держалась благородно, – заявил Галь. – Хотя мои односельчане провели меня, я гордился ими. Они высыпали из своих домов, глядя на маленькую армию, точно на проезжающую почтовую карету, и молча пошли своим путем. Ни движения, ни слова. Они скорее погибли бы, чем позволили бы Брайтлингу перекричать себя. Даже этот негодный Виль, выйдя из «Колокола», где он пил утреннюю кружку пива, чуть-чуть было не попал под ноги лошади сэра Пельгама.

– Берегись, сэр дьявол! – крикнул ему сэр Пельгам и осадил лошадь.

– Разве сегодня рыночный день? – спросил Виль. – Почему это здесь все брайтлингские быки?

Я отплатил за это бессовестному негодяю.

Но лучше всех был Джон Коллинз. Он шел по улице (с подвязанной челюстью, которую угостил Себастьян) и видел, как мы вытаскивали первую пушку из дверей.

– Полагаю, вы найдете, что она тяжеловата, – сказал мастер-литейщик.

Тут я в первый раз увидел, как Себастьян попал в тупик. Он открыл и закрыл свой рот: ни дать ни взять – рыба.

– Не обижайтесь, – продолжал Коллинз. – Вы получили орудия за очень дешевую цену, и я думаю, вам нечего сердиться, если вы заплатите мне за помощь.

Ах, он был великолепен! Говорят, это утро обошлось ему в двести фунтов, но он и бровью не повел, даже когда увидел, что орудия повезли из деревни.

– Ни тогда, ни потом? – спросил Пек.

– Раз поморщился, а именно когда доставил церкви святого Варнавы новый набор колоколов (в те времена Коллинзы, Гайсы, Фоулины и Феннерсы были готовы сделать все для церкви. «Проси и получай» – только и пели они). Мы повесили колокола; мастер Коллинз стоял в башне с Черным Ником Фоулином, который поднес нам футляр для креста. Литейщик дергал за колокольную веревку одной рукой, а другой почесывал себе шею. «Пусть лучше она дергает тебя за язык, чем давит мне горло», – сказал он. И только. Таков Суссекс, вечный, неизменный Суссекс.

– А что было потом? – спросила Уна.

– Я вернулся обратно в Англию, – медленно произнес Галь, – получив хороший урок за гордость; но, говорят, что из церкви я сделал жемчужину, настоящую жемчужину. Так-то. И я сделал это для моих односельчан, работая рядом с ними, и (прав был отец Роджер) никогда позже я не видел столько хлопот и такого торжества. Это в природе вещей. Милая, дорогая моя страна! – Его голова опустилась на грудь.

– Дети, вон ваш отец. О чем это он разговаривает со старым Хобденом? – заметил Пек, раскрывая кулак, в котором были зажаты три листка.

Дети посмотрели в сторону дома Хобдена.

– Знаю, – сказал Ден. – Он говорит о старом дубе, который лежит поперек ручья. Папа хочет, чтобы его вырыли.

В тихой долине звучал голос Хобдена.

– Делайте, как вам угодно, – говорил он. – Только корни старого дерева укрепляют берег. Если вы уберете дуб, берег обвалится, и во время следующего половодья ручей затопит луга. Впрочем, как угодно. Только вот мистрис очень нравятся папоротники, которые выросли на его коре.