Литмир - Электронная Библиотека

Жан Каррьер

Предисловие

Дик, бесприютен, жесток к человеку этот уголок первозданной природы, где происходит действие романа Жана Каррьера «Ястреб из Маё». Здесь, в Севеннах, в горном краю французского Юга, все чрезмерно и грозно. Смертельная стужа, невиданные снегопады, леденящие ветры зимой, а летом испепеляющая жара, свирепая засуха, страшные грозы — то сухие, без капли дождя, то низвергающие на изнуренную безводьем землю чудовищные потоки, и тогда на крестьянских делянках скудные всходы гибнут уже не от засухи, а от воды. И если, подобно недолгому празднику, выдастся несколько мягких погожих дней, их нежданные краски только сильней подчеркнут тоскливую неизбывность ненастья.

Невдалеке от этих безотрадных мест, немного пониже, в долинах, на плоскогорьях, — иные ландшафты, другое небо. Наверху, среди голых скал, свищет пронзительный ветер, а внизу — благодатная нега, щедрость земли, ласка солнца…

Жан Каррьер — уроженец города Нима, житель здешних «низин», но его судьба прочно связана со всеми Севеннами — и с их плоскогорьями, и с их горами. Он родился в 1928 году, в семье музыкантов, после ученья был радиожурналистом и ужи давно почти безвыездно живет в родных местах. Будущий писатель еще в детстве полюбил не только эту природу, но и книги, в которых воспевались ландшафты и люди Севенн, — прежде всего книги Жана Жионо, чье творчество пронизано ароматами вершин и ущелий и посвящено нелегким судьбам местных крестьян. Первый роман Жана Каррьера, «Возвращение в Юзес» (1968), тоже об этих краях; книга была замечена, автор удостоился премии Французской Академии. А второй его роман, «Ястреб из Маё», который читатель держит сейчас в руках, вышел в 1972 году и получил одну из высших литературных наград Франции, Гонкуровскую премию. Последовавшие за этим книги Жана Каррьера по-прежнему посвящены Севеннам. Это очерковая книга «История Севенн» и роман «Пещера зачумленных», в нем повествуется о том, как в середине прошлого века группа людей бежала в горы от свирепствовавшей в их городе эпидемии холеры; обосновавшись в горной пещере, они создали маленькую коммуну; когда эпидемия кончилась, им не захотелось возвращаться в город; они сообща, дружным трудом создают процветающее хозяйство. Но властям и окрестным жителям непонятна странная жизнь чужаков; начавшийся из-за воды конфликт привел к трагической гибели «зачумленных»…

Ястреб из Маё. Одинокая птица, изо дня в день плавно кружащая в бездонном выцветшем небе. Странная ненависть к ней, наваждением наполнившая душу крестьянина, такого же одинокого и непонятного людям, как эта птица.

Ютятся среди скал крестьянские семьи. Их здесь осталось совсем немного; храня верность памяти предков, некогда бежавших сюда от религиозных преследований (ибо были они гугенотами), возделывают они свои жалкие участки, рубят по найму лес в горах, пасут свои жалкие стада. А на самом верхнем склоне, где, по существу, уже нет ни воды, ни земли, прилепилась крохотная усадьба семьи Рейланов. О тяжкой доле этих людей, отрезанных от всего мира, изолированных от остальных районов страны, и повествует роман. Хроника жизни и смерти представителей двух поколений крестьянской семьи рассказана нам как история трагической гибели целой эпохи, как горькая участь одного из последних островков патриархального уклада (отнюдь не идеализируемого писателем), оказавшегося в середине двадцатого века анахронизмом и смытого волнами капиталистической цивилизации. Ястреб из Маё — это звучит как «последний из могикан»…

Во французской литературе нашего времени весьма ощутима тяга к изображению разного рода «экзотики», «крайних» случаев, «экстремальных» жизненных ситуаций. Испытывая непреодолимое отвращение к уродствам «общества потребления», к буржуазной юродской цивилизации, к отупляющей человека «массовой культуре» с ее полной бездуховностью, писатели ищут какую-то реальность, которая была бы непохожа на окружающую горожанина серость и противостояла бы обезличенности человека, затерянности его в толпе, отрыву его от природы и от духовного общения с другими людьми.

Этим и объясняются столь многочисленные и разнообразные случаи «ухода» французских романистов к иным берегам бытия. Здесь и порывы в «страну детства», обитатели которой еще не утратили нравственной чистоты и непосредственности восприятия жизни, здесь и попытки вспомнить недавнее прошлое, заново пережить героическую пору антифашистского Сопротивления, здесь и надежда в давних эпохах найти нерастраченные человеческие ценности, здесь и погружение в «периферийные» слои сегодняшней жизни, стремление обрести среди деклассированных низов цельность характеров, силу и мудрость, отстоявшие себя от натиска буржуазной морали, здесь и художественные утопии, исследующие бескорыстие и великодушие зверей — в противопоставлении этих качеств эгоизму людей. С неприятием буржуазного образа жизни связаны и попытки писателей спрятаться в мир чистой, высокой любви. В этом же ряду и руссоистские выходы «в природу», к патриархальности отношений в деревне, на отшибе от городов, к «незамутненности» сельских нравов; яркие и сильные натуры, зачастую идеализированные, рисуют в своих книгах, посвященных изображению крестьянства, такие мастера, как Андре Шамсон, Поль Виалар, Бернар Клавель и многие другие романисты Франции.

Но уход в экзотику, в некие необыденные сферы, далекие от каждодневных примет привычной жизни, у крупных, масштабно мыслящих художников оказывается мнимым уходом и зачастую оборачивается лишь новой формой постижения современной сложной действительности, какой-то другой возможностью сравнить удручающую реальность с мечтой, художественно исследовать и эту реальность и эту мечту.

К таким писателям принадлежит и автор «Ястреба из Маё».

Вряд ли есть необходимость останавливаться здесь на сюжете романа: событийный ряд — это лишь одна из сторон этой самобытной книги, и, пожалуй, не главная ее сторона. Фабульная линия сюжета дополнена и освещена здесь философским осмыслением почти каждого поступка героев; фабула вполне реалистического свойства прочитывается здесь зачастую и как своего рода притча, смысл которой гораздо многограннее простой событийности. И на первый план в этом философском прочтении судеб героев выступают пейзажные описания.

Природа в романе Каррьера написана с большой убедительной силой. Картины скал, ущелий, ручьев, облаков — это портреты стихий, живущих своей таинственной жизнью. Пейзажи в романе отмечены высокой поэзией — поэзией закатов, восходов, терпких запахов трав, поэзией нескончаемых зим и кратковременных весен, поэзией минерального царства, не то чтобы прямо враждебного человеку, но глубоко равнодушного к нему, поэзией нечастых, но тем более радостных мгновений слиянности человека с природой. Эта поэзия, эта поэтичность прозы Жана Каррьера имеет прямое отношение и к поэзии как жанру художественного творчества.

Французская поэзия нашего столетия развивается во многом как особое, подчиненное своим законам ритмической, звуковой, интонационной организации, словесное выражение серьезных философских исканий и интуитивных проникновений в суть бытия, как порыв и стремление нащупать, поймать, стихотворными средствами определить место человека в непрерывной динамике сущего. Обостренный интерес к внутренней жизни человека и к его социальным связям сочетается у ряда поэтов Франции с чуткостью к «внутренней жизни» природы, к подспудным силам, кроющимся за поверхностью неодушевленных предметов, к человеческим «связям» с камнем, почвой, морем, огнем, светом, листвой, со зверем и птицей. Особенно явственно проявляется этот интерес к природе в последние полтора-два десятилетия. Из контактов человека, его разума, его чувств со стихиями, минералами, растениями, животным миром высекаются искры живой человечности, рождается его сопричастность круговороту бытия, всему многообразию жизни на нашей планете. Философский накал французской поэзии нашего века иногда идет в ущерб ее непосредственной лиричности, но он связан с гражданственностью поэзии и становится одной из форм проявления ее гуманизма, ее человеческой теплоты. Так было в стихах Поля Элюара и Рене-Ги Каду, так происходит в стихах Рене Шаре и Франсиса Понжа, Гильвика и Алена Боске, Жана Руссело и Жоржа Роза и многих других, в остальном друг с другом несхожих поэтов («Заметишь, бывает, что тебе улыбается камень, а как ему скажешь об этом?» — говорит Гильвик. «С той поры, как ветер слушает нас… он ничего не сказал на языке, нам понятном, — может быть, потому, что мы сами ни разу еще не сказали того, что было бы ветру понятно, что могло бы его за живое задеть…» — говорит Жорж Роз).

1
{"b":"228897","o":1}