Стартер дал отмашку флажком: «Взлет разрешаю». Мотор работал хорошо, самолет тянуло с неудержимой силой. На высоте пятьсот метров, удостоверившись в отличном звуке мотора, Антон не удержался от искушения и стал делать фигуры высшего пилотажа. Он бросил самолет вверх, затем — вниз, влево, вправо.
Ах как Антон любил вот такие полеты, не скованные параграфами инструкции, жестким графиком времени, соблюдением режима скорости! Он мог проткнуть головой небо, распилить крылом облака, заслонить солнце самолетом. Он все мог, но ему не разрешали. А вот сегодня можно. И он крутил свой самолет так, как могут дети крутить миниатюрную модель аэроплана.
Устав от перегрузок, Антон, проносясь над летным полем, смотрел вниз, на полосы, и, не увидев черных точек людей, огорчился: никто не наблюдает за его воздушной акробатикой. И вновь работал в бескрайнем небе, в чистом воздухе.
Губенко великолепно посадил истребитель; украшенный широкой улыбкой, как наградой за искуснейший полет, вылез из кабины, спустился на землю. Медленно, с угрюмыми лицами собирались у самолета товарищи. Подошел командир отряда, сурово оглядел Губенко, махнул рукой, чтобы зеваки отошли, резко обратился к Губенко:
— Два наряда!
— За что?
— За все, что вы творили в воздухе.
— Я хотел испробовать машину. Всего две лишних фигуры!
— Вы не циркач, а военный летчик, — закричал командир. — Вас на «бис» никто не вызывал, понятно? Получите двое суток.
— Да пожалуйста, хоть трое!
— Получите трое суток.
Воспринимал Губенко это наказание как неотвратимый удар судьбы. Оно его не оскорбляло, не злило. И вообще он обдумывал не сам факт наказания, а отношение к его поступку. Кто здесь виноват? Конечно, он. Налицо нарушение инструкции. Но виноват не только он, думал Губенко, но и командир отряда, который за фактом не видит профессионального почерка летчика.
Антон попросил разрешения покинуть аэродром.
После полетов, вечером, к Губенко пришли товарищи. Антон был тогда холост, жил в командирской гостинице, занимал большую, светлую комнату.
— Брось, Антоха, не унывай, — сказал костистый Стригунов, человек спокойный, уравновешенный, с руками длинными, как крылья самолета. — Не то еще будет в жизни. Надо быть снисходительным, уметь прощать людям их слабости.
— А что? — рассеянно улыбнулся Антон. — Я все прощаю.
— Правильно, — согласился Иван Фролов. В эскадрилье было три непохожих друг на друга Фролова. Здесь присутствовал самый старший из Фроловых. — Правильно, Антон Алексеевич! Нам очень нужен ты, как, ну в общем-то… экспериментатор, современный ударник.
— Хвали его, хвали! — игриво воскликнул Федя Петренко, который до этого молчаливо рассматривал книги Антона. — Блеск, король неба…
— Ну-ка, погоди! — Перебил его Антон, выходя на середину комнаты. — В психологии командира тоже надо разобраться. Может быть, он прав, наказав меня, а может быть, и не прав наш командир отряда. Хочет нас он втиснуть в рамки наставления. Но если они нам малы? Смотреть вперед, жить будущим, а не повторять пройденного — вот чего хочется! Трудных полетов, новой методики! Есть люди, которые боятся новизны. Они или трусливы, или просто ленивы. Думаю, что командир эскадрильи не таков!
— Дай я тебя поцелую, Губенко, — скоморошничал Иван Фролов. — Вот ни було у нас умного человека, а теперича исть. Во!
Все засмеялись, а Фролов, перестав дурачиться, серьезно посмотрел на Антона:
— Мы у тебя, Антон, не потому, не соболезнуем тебе — ах, мол, получил взыскание! Мы не развлекать тебя пришли. Я завидую тебе, хочу тоже усложнять программу, больше вводить боевых элементов. Война может разразиться в любую минуту… Как научимся, так и воевать будем…
— Правильно, Иван Константинович, — хлопнул его по плечу Губенко. — Летать в любую погоду! Не бояться ночи! А ночи бог придумал для войны.
— Для победы!
— Верно! Подойти скрыто, обстрелять объект, отбомбиться и на бреющем уйти. Бреющий полет, а? Подкрадываться у самой земли? Я отрабатываю упражнения на большой высоте, а потом фигуры выполняю у самой земли… Чувствовать скорость и ее пользу на высоте…
— Ты теоретик, а не летчик, — заметил тогда Петренко.
…И вот Губенко сидит в пятом ряду зрительного зала и угрюмо вслушивается: что же скажет о нем Петренко? Пусть скажет правду, неприятную, но правду, лишь бы без подвохов и хитростей…
Петренко уже не волновался, он говорил громко, словно отчитывал провинившегося учлета.
— Тут судят Губенко… А за что? Много у него оказалось недоброжелателей. А почему? Говорят, что он мешает боевой работе. Этого я не понял. Как же он мешает? Лучше всех летает — значит, мешает? Буренка дает молока больше других — это плохо, наказать ее за это… Не понимаю, вот убейте, не понимаю. В чем же тогда суть ударничества? Как стать лучшим летчиком? Губенко защищал нашу честь на всеокружном соревновании и занял второе место, уступив первое уже признанному мастеру воздушных атак товарищу Серову…
Оратор сделал паузу, почесал затылок в раздумье, улыбнулся многообразию своих мыслей, выбросил руку вперед за трибуну и утвердительно заявил:
— Губенко первым освоил технику пилотирования на малых высотах. Кому он отказал в помощи? У нас тут ходили слухи: чем больше скорость у истребителя, тем труднее летать. Губенко своим примером разбил это вредное утверждение. Еще недавно кони могли обогнать аэроплан. Трудно было аэроплану состязаться с автомобилем. А теперь мы обогнали паровоз! Антон хочет обогнать птицу и даже звук. И обгонит!
Поднялся невообразимый гвалт. Кричали все: «Молодец!..», «Опять прожектерство!..», «Это провокация!..», «Антинаучное утверждение, нет таких самолетов!»
Петренко выждал, не смущаясь, поднял руку:
— Дайте же мне высказаться! Я еще хочу поговорить о женщинах… Тут гражданин Пекарский рассуждал о жене Губенко. Она, видите ли, выбрала Губенко, а не его. Красивая у Антона жена. И она не ошиблась в выборе… Я, признаюсь, тоже люблю Антона… А еще тут коснулись фамилии нашего командира. Да, наш командир состоит в родстве с Ивановыми. И вот почему… Знаю я историю одну, давнюю-давнюю…
И Петренко коротко рассказал, как люто дрались партизаны с японскими самураями на Дальнем Востоке. В одном бою был ранен молодой хлопчик. Ранен был тяжело, почти смертельно. Никто не мог его спасти, да и доктора в отряде не было. И вот тогда машинист паровоза Дмитрий Карпович Иванов взялся увезти мальца на паровозе в город, занятый японцами. Он подвергал свою большую семью опасности: у него было восемь детей, он переправил юного партизана к себе в дом; семья выхаживала его пять месяцев и выходила. Ожил хлопец! И опять дрался на фронте, стал комиссаром и командиром. Это и был командир. Он взял фамилию в знак благодарности за спасение у Дмитрия Карповича, обещал ее не посрамить. И не посрамил. Очень гордился Дмитрий Карпович своим приемным сыном. Но вот беда, получено известие, что от ран, полученных на гражданской войне, Дмитрий Карпович скончался…
Петренко под всеобщее одобрение торжественно спустился со сцены, празднично неся гордую голову, прошел к своему месту. Авиаторы провожали его восторженными взглядами.
Когда восстановилась тишина, кто-то крикнул:
— А чего Губенко молчит? Пусть скажет!..
Антон, не вставая, спокойно смотрел на президиум. Комиссар, поправив портупею, ухмыльнулся в усы, посмотрел на Антона, кивнул головой в сторону трибуны: мол, выходи!
Потупив голову, Губенко встал. Он не знал, о чем ему говорить. Оправдываться? Это не в его правилах. Критиковать командира отряда? Есть ли смысл после того, что здесь произошло. Нерешительность Антона была замечена:
— Давай, Антон, не робей! — прокричал старший лейтенант Малышев.
Губенко двинулся между рядами, поднялся на сцену, вопросительно и предостерегающе посмотрел на председателя — дескать, зря настаиваете, — подошел к трибуне.
— Сегодня, — тихо оказал Антон, — видимо, не пристало отрицать недостатки. Мне легче было бы признать их, согласиться с ними. Но, дорогие друзья, я комсомолец, я люблю вас, люблю свою Родину, верю в безграничные возможности советской авиации, и я не признаю критику справедливой. До тех пор, пока моя рука сможет удерживать ручку управления истребителем, а глаза смогут различать показания приборов, я буду в авиации совершенствовать ее тактику. Наша авиация должна побеждать и в мирном соревновании, и в воздушных сражениях. Я люблю авиацию и для нее не пожалею жизни…
