С ней произошла необыкновенная история. Мы с Сергеем Афанасьевичем жили в маленьком домике в середине сада санатория. Как-то раз, часов в 7 утра, стук в дверь. Сергей Афанасьевич, накинув белый халат, открыл ее. Перед ним была Вера Мухина.

– Сергей Афанасьевич, меня ночью чуть не изнасиловали! Ко мне в постель из окна ринулся артист N, начал меня страстно целовать, но я сумела отбиться и вытолкала его за дверь. Я требую немедленно выгнать его из санатория!

– Как же он к вам попал?

– Через окно, он прошел по карнизу.

– Так он же мог сорваться и погибнуть – вы же на третьем этаже живете!..

– Вот именно! Так вот, я требую его немедленно выгнать из санатория!

– Хорошо, я разберусь.

Через три дня почти в тоже время стук в дверь. Опять Вера Мухина.

– Сергей Афанасьевич, пожалуйста, не выгоняйте артиста N из санатория.

Мой папа Григорий Иосифович Натансон, сестра Карина и я

В последующие дни я видел их гуляющими по парку.

Там же я познакомился и с восемнадцатилетним Виктором Комиссаровым, столяром Московского художественного театра и в то время секретарем комсомольской организации МХАТа. Мы с ним подружились. По своей выборной должности он, как и секретарь парткома театра, на каждый спектакль имел право приглашать друзей на два откидных места в бельэтаже. Я с удовольствием принимал его предложения. Пропуска, выписанные по заявке Комиссарова, я получал в окошке при входе во МХАТ у главного администратора, легендарного Федора Николаевича Михальского, помощника К. Станиславского и В. Немировича-Данченко, увековеченного М. Булгаковым в «Театральном романе». Так мне удалось увидеть во МХАТе все спектакли с Тарасовой, Хмелевым, Яншиным, Грибовым, Добронравовым, Книппер-Чеховой, Шевченко, Ершовым, Ливановым, Кторовым, Зуевой, Прудкиным, Андровской, Качаловым, Москвиным, Тархановым, Степановой, Кудрявцевым, Леонидовым, Еланской и другими. Навсегда я запомнил спектакли «Дни Турбиных», «Таланты и поклонники», «Мертвые души», «Враги», «Пиквикский клуб», «Анна Каренина», которые смотрел по несколько раз.

Я до сего дня слышу голоса этих гениальных актеров. Более того, я дважды видел спектакль «Пиквикский клуб» по произведению Чарльза Диккенса в филиале МХАТа (в бывшем театре Корша – ныне Театре наций под руководством талантливого Евгения Миронова) с потрясающим Грибковым в роли Пиквика, Массальским в роли Джингла и… Михаилом Булгаковым в роли президента суда. Михаил Афанасьевич играл блестяще, его реплики шли под аплодисменты и смех. Я, конечно, в те годы не знал, что это великий писатель и драматург, да и в программке было указано: «В роли президента суда – артист М. Булгаков». Безусловно, любовь ко МХАТу и его актерам навсегда вошла в мою душу и отразилась на любви к театральным актерам, с которыми мне пришлось работать в моих фильмах.

В 1939 году я окончил школу. Решил поступать во ВГИК, не сказав об этом родителям. Помещался он в бывшем ресторане «Яр». На режиссерский факультет приема не было – только на актерский, экономический и художественный. Я подал заявление на актерский, как все, подготовил басню, стихотворение, кусочек прозы. Сдаю экзамен. За столом – Эйзенштейн, Хохлова, Кулешов, Телешова и их ассистенты. Я прочел стихи и отрывок прозы, как мне показалось, нормально. Через два дня приехал во ВГИК смотреть списки принятых и не нашел в них своей фамилии. В это время мимо проходил Кулешов. Почему-то он обратил на меня внимание: «Что, расстроился?» Я объяснил, что вообще-то хотел поступать на режиссерский. Он покачал головой, посетовал, что разнарядки на режиссерский в этом году не было. А через полгода я неожиданно получил открытку, в которой Кулешов приглашал меня сдать экзамены на режиссерский факультет. Я держал экзамен и был принят в его мастерскую.

Спасибо, Лев Владимирович!

Начались занятия, и вдруг мне пришла повестка из военкомата явиться с вещами. Призыв в армию. На вопрос комиссара, в каких войсках хочу служить, ответил: в танковых. Меня зачислили в команду, состоящую из московских шоферов. По возрасту я был самый младший, мне было восемнадцать лет. Шла война с финнами. В товарных вагонах нас ночью привезли на Украину, в город Александрия, а утром выяснилось, что танков нет, и мы попали в 178-й гаубичный артиллерийский полк на конной тяге. Шоферы негодовали. В четыре-пять часов утра мы шли чистить лошадей. Мне повезло – лошадка попалась очень спокойная, я ее, как и все шоферы, драил щеткой. А у других ребят лошади брыкались, они были колхозные необученные. Днем мы ползали с винтовками по снегу. Мороз. На нас – не валенки, а кирзовые сапожки и шинельки. «Тяжело в учении – легко в бою», – говорил наш сержант.

Сергей Эйзенштейн на занятиях со студентами во ВГИКе

Я заболел двухсторонним воспалением легких и пролежал неделю в госпитале Александрии, после чего меня отправили в Центральный военный госпиталь в Днепропетровск. Пенициллин еще не применялся, его просто не было. Уколы и бюст очаровательной медсестры являлись основными лекарствами. Медсестра моя была красавица, белокурая пышногрудая, в белом халатике с потрясающим декольте. Я почти влюбился.

Как-то она принесла мне с рынка яблоки. И какие они были! По-моему, самые вкусные яблоки, которые я когда-либо ел. Но температура не падала, кашель не прекращался. Вызвали маму. Я чудом поправился, но после двух комиссий меня от дальнейшей службы в армии отсрочили, и я вернулся во ВГИК.

22 июня 1941 года рано утром по радио В.М. Молотов объявил о вероломном нападении немцев на наши города. Началась Великая Отечественная война. «Наше дело правое, победа будет за нами!» – закончил свою речь Вячеслав Михайлович. В этот день я уехал вожатым в пионерский лагерь на Украину, на Азовское море, под Бердянск. Провожал меня отец. Мы простились с ним на Москворецком мосту. Оказалось, навсегда. 5 июля 1941 года ушел добровольцем в Кировскую дивизию народного ополчения на защиту Москвы мой отец – Григорий Иосифович Натансон, профессор-экономист, преподаватель Плехановского института, белобилетник по зрению (в его очках вместо стекол стояли линзы). В любимую Москву он так и не вернулся, погиб под Ельней. Как стало известно моей маме из беседы с чудом спасшимся из немецкого плена однополчанином папы, отец по доносу был выдан как еврей и вместе с другими евреями и коммунистами был расстрелян немецкими офицерами. Отец не был коммунистом, и дома Сталина называл тираном. Слушать это мне было обидно, ведь я был активным комсомольцем и, разумеется, верил Сталину.

Добровольцами ушли на фронт и ряд профессоров ВГИКа во главе с директором института Файнштейном. Все погибли под Вязьмой (в основном в плену, где немцы расстреляли ополченцев, евреев и политработников).

В наш пионерский лагерь неожиданно приехала группа беженцев из города Львова, спасшихся от фашистов. Они рассказывали о чудовищных зверствах немцев в городе, о повешенных на деревьях и электрических столбах, о массовых расстрелах. Вскоре мир содрогнется, узнав об истреблениях людей в автомашинах-душегубках, крематориях, где сжигали еще живых людей, о Бабьих Ярах в каждом оккупированном немцами городе России, Украины, Белоруссии, на Северном Кавказе, в Крыму, где поголовно подлежали уничтожению люди национальности, подарившей миру Иисуса Христа. И что не укладывалось в голове – идеи Гитлера, Геринга, Геббельса, Гиммлера и других руководителей Германии поддержали миллионы немцев. «Немцы и Германия выше всех» – был их лозунг. Наш пионерский лагерь под Бердянском чудом удалось эвакуировать буквально за день до вступления немцев в город. Ехали в Бердянск целым эшелоном из двенадцати вагонов. Возвращались ночью, чтобы избежать бомбежек. Проскочив станцию Пологи, которую днем бомбили немецкие самолеты, мы были спасены.