Франческо Содерини не отличался особой изворотливостью, но имел большой практический опыт, обладал величественной осанкой, умел плавно говорить и был весьма слащав, как то и требовалось от будущего кардинала. Синьория рассудила, что с помощью Макиавелли он сможет достойно справиться с создавшейся острой — иначе не скажешь — ситуацией: послам в лагере Чезаре придется ходить буквально по лезвию ножа.

Эта командировка дала Никколо фантастический опыт, который питал все его творчество и, обессмертив человека, установил весьма спорный знак равенства, который пережил века: Чезаре Борджа = Государь = Макиавелли.

Все началось в небольшой деревушке Понте-а-Сьеве, где Содерини и Макиавелли, с 22 июня 1502 года находившиеся в пути к лагерю, который должен был располагаться близ Камерино, встретили какого-то монаха, сообщившего: «Чезаре нет в Камерино, он в Урбино!» Здесь уже все знали, что государь устремился к Камерино, но в семи милях от города повернул коней и одним броском, без передышки, достиг Кальи, что на границе герцогства Урбино, которое его правитель Гвидобальдо да Монтефельтро покинул без боя.

Новость была ошеломляющей, а подвиг — невероятным. Посланец Чезаре, выехавший навстречу флорентийцам, которые, за неимением других указаний, продолжали свой путь, подтвердил: Чезаре Борджа действительно в Урбино, где и ожидает их с нетерпением.

Никколо был восхищен: захватить целое герцогство — и какое! — без кровопролития и быстрее, чем понадобилось бы времени этому известию для того, чтобы достичь Флоренции. Да, это настоящий полководец! Какая решительность, какая стремительность, не имеющая себе равных, разве что среди великих людей древности! Пусть синьоры не забывают об этом!

Содерини не разделял подобного энтузиазма. У него было такое чувство, что Синьория, отправив своих посланников водить за нос и отвлекать Борджа, бросила их на съедение хищнику. Чезаре подозревал, что сбежавший герцог скрывается в Тоскане, что было бы весьма прискорбно для Флоренции, если бы она решила его защищать.

Никколо же не испытывал сочувствия к Монтефельтро. Некогда герцог был знаменитым полководцем, но теперь появился тот, кто был сильнее его. Римлянин умер бы с оружием в руках, защищая свои владения, а этот сбежал! Как Лодовико Моро, герцог Миланский, как Фердинанд Арагонский, король Неаполя! Государи, лишившиеся своих владений, пусть «пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость, — напишет он в „Государе“. — В спокойное время они не предусмотрели возможных бед — по общему всем людям недостатку в затишье не думать о буре, — когда же настали тяжелые времена, они предпочли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные, раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно»[22].

Дорога в Урбино была долгой и трудной. Люди и лошади валились с ног от непрерывной скачки с утра и до захода солнца. Когда Содерини и Макиавелли добрались наконец до города, зажатого между холмами, то его ворота уже были закрыты. Франческо Агапито, секретарь Чезаре, который должен был их встретить, не появился. Им самим пришлось проникнуть в город и добраться до подворья епископа, где для них были приготовлены квартиры.

Среди ночи к ним пришел Агапито, чтобы проводить к Чезаре.

Легко можно себе представить, чем стала для Макиавелли в эту лунную ночь встреча со знаменитым дворцом Монтефельтро, грандиозность которого была еще очевиднее на фоне моря крыш, плескавшегося у его подножия. В этот час вокруг не было ни души, и тишина только подчеркивала его величие.

Тишина царила и во дворце. Тишина, свидетельствовавшая против узурпатора. Чезаре был единственным, не считая нескольких приближенных, кто мог наслаждаться бесчисленными произведениями искусства, которыми славился этот двор — один из самых изысканных в Италии. Никколо, думавший только о цели своей миссии, даже не взглянул ни на залы и галереи, ни на великолепные обманки-маркетри^[23] дверей, сквозь которые они проходили и которые на протяжении еще многих столетий будут вызывать неизменное восхищение знатоков.

И вот они предстали, наконец, перед Чезаре Борджа. У «бича Италии» была внешность соблазнителя, «bello е biondo» — белокурого красавца, как говорили дамы и девицы, которых сводил с ума взгляд его темных глаз и чувственный голос. Его очарованию нисколько не вредили ни следы «французской» — или «неаполитанской», как выражались французы, — болезни, которой он страдал, ни зловещая слава убийцы собственного брата, своего шурина и любовника сестры.

Едва обменявшись с герцогом несколькими фразами, Макиавелли понял, что это собеседник, о котором можно только мечтать: тонкий, язвительный, неподражаемый в своем притворстве, яростный в нападении. Настоящее счастье! Стоя, как и положено, чуть позади Содерини, секретарь был все время настороже, готовый в любую минуту принять эстафету, поскольку, с точки зрения милейшего епископа, шпаги скрестились слишком уж быстро.

Чезаре жалуется на Флоренцию. Лучшая защита — нападение, и потому он возлагает на Республику всю ответственность за грабежи, учиненные его солдатами. Вот что бывает, когда не выполняют обязательств! Если бы ему дали денег и оружия, как было условлено, не было бы никаких беспорядков. Теперь он требует гарантий безопасности своих земель, соседствующих с владениями Республики. Пусть та заключит с ним союз, иначе… Ему некогда тратить время на споры, дискуссии и словесные хитросплетения, и он ясно дает это понять. На поток возражений Содерини он раздраженно отвечает: «Довольно прекрасных слов! Дело! Гарантии! Договор! Вы готовы подписать или нет?» Епископ Вольтерры отказывается, ссылаясь на правительство: надо узнать его мнение, подтвердить… и т. д.

Чезаре вскипел: «Ваш теперешний образ правления не нравится мне. Я не могу ему доверять; измените его, гарантируйте мне выполнение взятых на себя обязательств. В противном случае вы быстро узнаете, что я не намерен пребывать в подобной неизвестности. Если вы не хотите моей дружбы, вы увидите, что значит быть со мною во вражде».

Добрейший епископ потрясен: это совсем не те дипломатические приемы, к которым он привык.

— Нам представляется, что мы здесь не для того, чтобы выслушивать все это! И это не то, чего ожидала Республика!

Чезаре рассмеялся ему в лицо:

— А вы думали, я стану оправдываться?!

— Принимая во внимание ваше величие и важность, которую вы, как мы знаем, придаете дружбе с Республикой, — ответил епископ, все еще уповавший на возможности лести, — мы надеялись, что вы могли бы оказать нам большую услугу, которая вполне вам по силам. Синьор Вителлоццо Вителли, ваш подчиненный…

— Услугу, — отрезал Чезаре, — надо заслужить, а Флоренция не заслужила.

Да, Вителлоццо — его подчиненный, но он, Чезаре, не имеет никакого отношения к восстаниям в Ареццо и Вальдикьяне, в подготовке которых его обвиняют. Он может поклясться в этом, но, тем не менее, он до конца откровенен:

— Я не был огорчен тем, как много вы потеряли; напротив, мне это доставило, и будет доставлять впредь, большое удовольствие!

Потрясенный Никколо слово в слово передает эти угрозы, дабы Синьория хорошенько поняла, с кем имеет дело и что с Чезаре Борджа неуместно вести переговоры на флорентийский манер. Он не разглагольствует — он действует. Миссия в том виде, в каком она была задумана Синьорией, провалилась, что может иметь серьезные последствия: «Приемы подобных людей сводятся к следующему: они стараются пробраться в чужой дом прежде, чем кто-либо их заметит».

Перед Чезаре Борджа Никколо держался в полном соответствии со своим чином: скромно, в тени епископа Вольтерры. Но с Орсини, римскими дворянами, принимавшими участие в кампании, он спорит на равных. Орсини насмехаются над надеждами, которые возлагает Флоренция на помощь и защиту Франции: «Кого-нибудь из нас одурачат, и это будете вы». Никколо передает их слова синьорам в надежде поторопить тех. «Осада Флоренции решена… все земли, начиная от Ареццо… захвачены… об остальном вы услышите через несколько дней», — заявили Орсини. Никколо все передал. Так же как и уточнения, касающиеся численности войска, находящегося в распоряжении герцога Валентино, которая впечатляет, даже если сделать скидку на некоторые преувеличения, призванные смутить послов.