Такой план, кстати, вполне реалистичный, свидетельствует, как нам кажется, еще и о душевной чистоте его автора. Как можно было ожидать от Медичи признательности по отношению к тому, кто предлагал им самим вырыть себе яму?! Никколо, будучи реалистом, но оставаясь при этом неизлечимым идеалистом, предан был своей первой республиканской любви; предан, но только в соответствии с принципом «изменчивости», когда мужчины с завидным постоянством возвращаются к одному и тому же типу женщин.

Если кардинал Джулио хотел испытать экс-секретаря Содерини, он мог считать, что все для себя выяснил. Конечно, кардиналу гораздо больше понравилась комедия^[87], написанная Макиавелли, постановку которой он имел честь увидеть во Флоренции год назад по случаю свадьбы Лоренцо Медичи, чем государственные идеи ее автора. Никколо не услышит от него никаких слов о своем «Рассуждении о реформе государственного устройства Флоренции»: кардинал уехал в Рим на помощь папе.

Здоровье понтифика ухудшилось. Лев X уже давно страдал от «неудачно расположенного» свища и лихорадки. По предписанию врачей он жил вне Рима в своей резиденции в Мальяно, доверив дела своему кузену Джулио, который, как считалось, «держал в своих руках все карты», и кардиналу Биббиене.

Флоренцию кардинал Джулио оставил на Сильвио Пассерини, человека хитрого и изворотливого, которого все очень скоро возненавидели за непомерную жадность.

В садах Ручеллаи до поры до времени ограничивались теоретическими рассуждениями об идеальном государственном устройстве и свободе граждан. Но, слушая Макиавелли, читающего страницы своих «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия», Дзаноби Буондельмонти и Луиджи Аламанни загорались республиканскими идеями, отлитыми по римскому образцу. Перейти от рассуждений к действию, вырвать у Медичи их неслыханную власть, вернуть флорентийскому народу свободу стало целью их жизни. Они ждали лишь благоприятного момента.

После смерти в 1519 году Максимилиана I король Испании стал императором Карлом V, что явилось началом беспощадной войны между ним и Франциском I за верховенство над Италией: «Франциск мешает Карлу, потому что, будучи хозяином Милана, он угрожает Неаполитанскому королевству, а Карл мешает Франциску, потому что тот, будучи хозяином Неаполитанского королевства, угрожает герцогству Миланскому».

Весной 1521 года король Франции начал военные действия на всех фронтах: в Наварре, Люксембурге и Неаполитанском королевстве, где он рассчитывал на помощь папы. Лев X после продолжительных колебаний поступил так, как поступал всегда, и в нарушение подписанных в Болонье после сражения при Мариньяно соглашений решил в июне примкнуть к противникам Франциска I, в очередной раз отмахнувшись от советов, данных ему когда-то Макиавелли. Правда, потеряв Наварру и почти потеряв Ломбардию, Франция тогда находилась в весьма затруднительном положении. Карл V, напротив, манил папу обещанием вернуть ему Парму и Пьяченцу — владения Феррары.

События развивались так, что, казалось, оправдывали выбор, сделанный папой. Лотрек, правитель Милана (должность, которую он получил не за свои заслуги, но благодаря сестре, Франсуазе де Шатобриан, всемогущей любовнице Франциска I), наделав множество политических ошибок, которые спровоцировали восстания в городах Ломбардии, теперь плодил ошибки военные. Его некомпетентность, помноженная на нехватку средств — у него не было денег на оплату услуг швейцарцев, — весной 1522 года станет причиной разгрома французской армии в сражении при Бикокке, потери Лоди и всего герцогства Миланского. Но осенью 1521 года он уже потерял Милан, Парму и Пьяченцу.

Папа был полностью удовлетворен, получив 24 ноября волнующее известие о том, что его отряды вместе с армией императора вошли в Милан: наконец-то он сможет вернуть себе Парму и Пьяченцу, обещанные ему императором, и, кто знает, получить для кардинала Джулио Милан и, может быть, даже Феррару. Мечта Юлия II о Северной Италии, объединенной властью папы римского, может наконец осуществиться! На этот раз французы, кажется, будут окончательно изгнаны из Италии!

Но в приливе радостного возбуждения Лев X забыл одеться потеплее и 1 декабря 1521 года умер от пневмонии, которую подхватил в ту ночь всеобщего ликования. Кардинал Джулио Медичи покидает войско папы, которым он командовал, и направляется в конклав.

Молодые республиканцы, среди которых были не только члены кружка Ручеллаи, посчитали этот момент удобным для того, чтобы восстановить во Флоренции республиканское правление, а кардинала — изберут его папой или нет — поставить перед свершившимся фактом. Они тешили себя надеждой, что Джулио Медичи будет открыт для переговоров. Не он ли после своего вступления во владение Флоренцией спрашивал совета у ее граждан? Не он ли просил Макиавелли разработать проект реформы государственных учреждений?

Заговор был раскрыт задолго до своего начала. Расправа была безжалостной. Двое заговорщиков взошли на эшафот. Один из них — либо Луиджи Аламанни, близкий друг Макиавелли, которому тот посвятил «Жизнь Каструччо Кастракани из Лукки», и один из собеседников трактата «О военном искусстве», либо его двоюродный брат, носивший то же имя. Другим, к счастью, удалось бежать в Венецию и Лион, как и другому Аламанни, который закончит свои дни при французском дворе^[88]. Эти события, однако, не задели Макиавелли, и он продолжал свой путь к возрождению.

Еще в 1518 году необыкновенным успехом пользовалась его комедия «Мандрагора», слух о которой дошел до других итальянских городов и даже до самой Венеции, где настоятельно требовали еще одну комедию того же автора.

Все оценили новизну этой пьесы, сюжет которой на этот раз ничем не был обязан древним. Публика аплодировала истории о «самом доверчивом и глупом муже Флоренции», которого жена, красивая, умная и благонравная, обманутая лукавым и сребролюбивым монахом, наградила рогами с его же собственного благословения и к величайшему удовольствию одного безумно влюбленного, правда, и к ее удовольствию тоже. «И то, чего муж мой пожелал на одну ночь, — заявит молодая женщина, понявшая наконец, чего она хочет, — пусть получит до конца своих дней». Зло благодаря казуистике и жизнерадостности превратилось в добро. Это была ироническая версия «морали» «Государя»: достоинства твоего поведения в глазах ближнего и в глазах народа зависят от полученного результата. И пусть негодуют те, кто закрывает глаза из страха увидеть, что «король голый»!

Таким способом Никколо и сам освобождался от меланхолии. Пролог пьесы не оставляет сомнения в этом:

В этих строках отзвук того, о чем он писал Веттори пять лет назад, подражая Петрарке:

В то время как в Виттенберге Лютер обнародовал свои девяносто пять тезисов и собирался сжечь буллу, отлучавшую его от Церкви, в Риме непристойные шутки, описание распущенного общества, продажного монаха и шпильки, отпускаемые в адрес Церкви автором, насмехавшимся над «грехом, смываемым святой водой», не только не возмутили Льва X, большого любителя театра, но так позабавили его, что он велел поставить пьесу в Ватикане.