Литмир - Электронная Библиотека

Искренне любящий тебя,

У Ба.

Я отложила письмо. Я уже почти не боялась, что неведомый голос вернется. Меня захватила удивительная доверительность брата. Помимо мягкой самоиронии, я остро почувствовала тоску У Ба и глубокую меланхолию. Мне вдруг отчаянно захотелось увидеть его, оказаться рядом! Я вспоминала его старомодную манеру выражаться, беспричинные извинения на каждом шагу. Помню, меня особенно тронули его деликатность и смирение. У Ба жил в маленькой хижине из черного тикового дерева. Хижина стояла на сваях, между которыми бродили свиньи. Мебель в его жилище была старой, доставшейся от англичан. Я вспоминала кожаное кресло, настолько потертое, что того и гляди обшивка прорвется, обнажив пружины. (До них и так было совсем недалеко.) А его такая же ветхая кушетка, на которой я спала много ночей! Особенностью «гостиной» У Ба был пчелиный рой. Жужжалки вселились в хижину вместе с ним. Помнится, я спросила, нравится ли ему их мед. Меня удивил ответ брата. Оказалось, за все годы он ни разу не притронулся к меду, считая себя не вправе посягать на припасы, которые ему не принадлежат.

Электричество в хижине появилось уже после моего отъезда. А тогда он пользовался масляными лампами. На письменном столе их стояло несколько. У Ба сидел, склонившись над книгами, которых у него было очень много. Книжные полки тянулись до потолка; томики лежали на полу, громоздились на второй кушетке. Страницы книг напоминали перфокарты. У Ба неутомимо возвращал книгам читабельное состояние. У него был целый набор пинцетов, ножницы и две стеклянные баночки. В одной хранился белый клей, в другой – крошечные кусочки бумаги. Я часами наблюдала, как работает У Ба. Подхватив пинцетом бумажный кусочек, брат слегка окунал его в клей, после чего закрывал им очередную дырочку. Дав клею подсохнуть, брал черную шариковую ручку и вырисовывал утраченные буквы. Так он отреставрировал десятки книг.

Жизнь моего брата. Такая непохожая на мою, но пронявшая меня до глубины сердца.

Я перевела взгляд на полку с бирманскими сувенирами. Их наполовину загораживали книги и газеты. Деревянная фигурка Будды – подарок брата. Пыльная лакированная коробочка, разрисованная слонами и обезьянами. Фотоснимок, где я стою вместе с У Ба. Мы фотографировались незадолго до моего отъезда из Кало. Я была на голову выше брата. Для такого события он надел новую черно-зеленую лоунджи, которую накануне выстирал. Голову повязал ярко-розовым платком, как то раньше делали старики народности шан. Вид у брата серьезный и торжественный.

На снимке я очень отличаюсь от себя нынешней. На лице – лучезарная улыбка. Тогда я переживала удивительные дни, воодушевленная историей любви моего отца. Историей, о которой даже не подозревала. Словом, я была воплощением ликования и восторга. Друзья, видевшие фото, с трудом узнавали меня. Когда Майкл впервые увидел снимок, он решил, что я запечатлена с индийским гуру, а восторг приписал духовному экстазу. Потом он часто посмеивался надо мной и говорил, что перед фотографированием я накурилась бирманского опиума.

С того момента прошло десять лет. Десять лет, в течение которых я без конца давала себе слово снова съездить в Бирму, навестить отцовскую могилу и насладиться общением с У Ба. Обещания передвигались на следующий год. Потом история повторялась. Я дважды заказывала билет и дважды в последнюю минуту отменяла поездку: «непредвиденные обстоятельства» не позволяли уехать. Иногда я даже не понимала, чтó именно удерживает меня в Нью-Йорке. Бирманские воспоминания тускнели, заслонялись рутиной повседневных дел. Намерение наведаться в Кало сменилось расплывчатым желанием, отнесенным на неопределенное будущее.

Я пыталась вспомнить, когда же в последний раз писала У Ба. Он просил у меня прощения за долгое молчание. А ведь это я ему не ответила. Кажется, на два письма. Уже и не помню. Когда я вернулась из Бирмы, первые несколько лет мы регулярно переписывались, но потом стали писать все реже. Каждый год У Ба присылал мне одну из возрожденных книг. Должна признаться, я их только пролистывала. Невзирая на героические усилия брата, книги после его реставрации становились даже хуже. Его нашлепки сразу бросались в глаза. Да и само состояние книг, мягко говоря, не было привлекательным: въевшаяся пыль, выцветшие страницы, грязные пятна. После общения с его подарками я всегда мыла руки. Я сознавала, с какой любовью и искренностью он посылал мне эти томики, и потому каждый из них поначалу занимал почетное место на прикроватном столике. Однако не задерживался там и достаточно быстро перекочевывал в гостиную, чтобы затем улечься в картонную коробку.

Пару раз я передавала У Ба деньги через сотрудника американского посольства в Рангуне – в общей сложности около десяти тысяч долларов. Брат сразу же откликался письмом, где, помимо иных тем, подтверждал их получение. Он сдержанно благодарил, не сообщая, как и на что намерен потратить мой подарок, хотя, по бирманским меркам, это было целое состояние. Похоже, моя помощь даже тяготила его. Больше денег я ему не посылала, и в последующих письмах мы не затрагивали эту тему. В первые годы я часто приглашала его приехать в Нью-Йорк, обещая взять на себя все формальности и финансовые вопросы поездки. Сперва У Ба отвечал уклончиво, но затем, по совершенно непонятным причинам, стал вежливо, но твердо отклонять приглашения.

Сейчас я мысленно задавалась вопросом: почему за десять лет так и не собралась в Бирму? А ведь когда мы прощались, обещала У Ба, что через несколько месяцев обязательно приеду снова. Почему он, человек, которому я больше, чем кому-либо, обязана духовным прозрением, практически исчез из моей жизни? Почему мне, как и многим людям, свойственно откладывать все важное «на потом»? Ответа я не знала. Для себя решила, что в ближайшие же дни напишу У Ба обстоятельное письмо.

Воспоминания о Бирме успокоили меня и отвлекли от сегодняшнего происшествия. Домой я возвращалась на такси. Сидя в машине, написала Маллигану короткое сообщение, объяснив свое поведение приступом головокружения и пообещав в понедельник дать подробный отчет. Остаток дня я собиралась потратить на уборку квартиры. Вид у нее был плачевный. Приходящая домработница болела, и за две недели ее отсутствия в углах скопилась бахрома пыли. В спальне громоздились неразобранные коробки с моим скарбом. Там же пылились картины, терпеливо ожидая, когда их развесят по стенам. А ведь с Майклом мы расстались четыре месяца назад. Я вернулась в свое прежнее жилье и до сих пор не смогла разобрать перевезенные вещи! Эми утверждала, что облик квартиры отражает нежелание признать разрыв с Майклом. Чушь! Если этот хаос что-то и отражал, то лишь досаду на саму себя. Меня угнетало, что в свои тридцать восемь я торчу в той же квартире, где жила десять лет назад. Возвращение сюда казалось жизненным проигрышем. С Майклом мы прожили четыре года. Все это время квартира оставалась «запасным аэродромом». Но сейчас она колола мне глаза напоминанием о провалившейся попытке устроить личную жизнь.

Почему ты одинока?

Опять этот голос! Уже не шепот, но все равно приглушенный. Он отзывался у меня в голове, вызывая дрожь.

Почему ты одинока?

Мне показалось, что теперь невидимая собеседница стоит совсем близко. Почти рядом. На работе я ощущала дистанцию.

Почему не отвечаешь?

Мне стало жарко. Снова заколотилось сердце. Взмокли ладони. Те же симптомы, что и утром. Я не могла сидеть и потому начала расхаживать взад-вперед по тесной гостиной.

Почему ты одинока?

– Кто тебе сказал, что я одинока?

Может, если ответить, она оставит меня в покое?

Где другие?

– Какие другие?

Твой муж.

– Я не замужем.

И у тебя нет детей?

– Нет.

Ой!

– Как прикажешь понимать твое «ой»?

Никак. Просто… без детей… так грустно.

3
{"b":"232889","o":1}