Дозорные, прибавив шаг, повели его по горным грядам и долинам, в основном лесистым. Троица ехала звериными тропами; те замедлят войско Гуюка, вынудят двигаться гуськом. В ожидании засад и ловушек хан потеряет не один день… Хубилай покачал головой, пуская коня рысью в полумрак: ветви деревьев, словно полог, едва пропускали солнце. Он давно потерял счет дням и милям.

Однако уже на закате они добрались до внутреннего кольца лагерей дозорных. Тарриал остановился, чтобы наполнить бурдюки, справить нужду, сменить лошадей. Суставы у Хубилая отчаянно скрипели – он спешился, чтобы последовать его примеру. Воины Бату кивали Тарриалу и Париху, а его встречали враждебными взглядами. В лесной сырости дозор несли человек десять, которые постоянно менялись. Хубилай сомневался, что Бату можно застать врасплох, только какой от этого прок…

Усталый гонец сел на свежего коня и вслед за Парихом и Тарриалом поехал прочь из лагеря. Быстро стемнело, и он начисто перестал ориентироваться. Если бы не Тарриал, не сыскать ему дорогу. Лес казался бесконечным, и Хубилай подумал, не нарочно ли дозорный выбрал тропу поизвилистей, чтобы ямщик не вернулся назад и не привел других.

Ехали всю ночь. Под конец Хубилай задремал в седле, поклевывая носом в такт шагам коня. Никогда в жизни он так не уставал. Вот уже и троп не стало. Тут Хубилай заподозрил, что Тарриал ориентируется не лучше его. Звезд не разглядишь, и казалось, что они скачут словно в полусне. Их кони преодолевают невидимые препятствия, послушные окрикам, пробираются через кусты. Чем дальше, тем сильнее хлестали ветви и царапали колючки.

Серый свет зари понемногу вернул лесу привычный облик. Хубилай, весь в кислом поту, едва мог поднять голову. Спина болела нестерпимо. Он то расправлял плечи, то сутулился, стараясь облегчить боль. Тарриал смотрел на него с плохо скрытым презрением. Но ведь сам он до этого целый месяц почти не садился в седло и не истощил организм так, что аж черты лица заострились. От изнеможения Хубилай люто ненавидел Бату без веских причин. Он понимал, что тот в жизни не оценит жертвы, на которые он пошел, чтобы принести известие о походе Гуюка, и кипел от гнева. Подчас одна ненависть и поддерживала Хубилая.

Солнце взошло, и ему почудилось, что деревья стали расти реже, чем казалось ночью. Та странная скачка уже вспоминалась обрывками. Когда потеплело, Хубилай подставил лицо солнцу, открыл воспаленные глаза и увидел, что они наконец выбрались из леса.

За лесом начиналась живописная долина. Приглядевшись, Хубилай рассмотрел вдали плотную стену леса. Долина была не чудом природы, а результатом многолетней работы тысяч людей, расчистивших участок, где Бату и его окружение могли мирно жить с семьями. Вокруг на многие мили во всех направлениях тянулся лес. «Как же Гуюк найдет такое место?» – принялся гадать Хубилай. Пахло дубом, буками, а кострами – нисколько.

Прибытие троицы не осталось без внимания. Едва всадники показались из-за деревьев, поселение огласили крики. Из юрт и домов, стоявших группами, высыпали воины и верхом поехали навстречу. Хубилай стряхнул усталость: предстоящая встреча требовала сосредоточенности. Он выжал на лицо каплю теплой воды из бурдюка и тщательно поскреб щетину на подбородке и вокруг рта. Он такой грязный, запущенный… Образ бедного ямщика прилип к нему намертво.

Воины скакали галопом на отдохнувших лошадях и казались на омерзение бдительными. Чтобы унять головную боль, Хубилай закрыл глаза и осторожно их потер. Он понимал, что должен поесть, не то скоро потеряет сознание.

Командир джагуна открыл рот, чтобы заговорить, но Хубилай поднял руку.

– Я Хубилай из рода Кият-Бориджинов, двоюродный брат Бату. – Тарриал и Парих кинули на него свои взгляды. Он ведь им до сих пор не назвался. – Немедленно отведите меня к вашему господину. У меня для него важные вести.

Командир джагуна захлопнул рот так, что зубы щелкнули: этот тип назвался царевичем, а выглядит и воняет, как нищий. Желтые глаза дико блестели на грязном лице. Командир вспомнил, что, по легендам, именно такие глаза были у Чингисхана, и кивнул.

– Я отведу тебя, – проговорил он, разворачивая коня.

– Еще – еды, – наконец пролепетал Хубилай. – Мне нужна еда и немного айрага или вина.

Воины не ответили, и он поехал следом за ними. Тарриал и Парих следили за ним вытаращенными от изумления глазами. Они считали себя ответственными за Хубилая и не желали возвращаться на свой одинокий пост на холмах.

– Может, стоит подождать и выяснить, что к чему, – немного помолчав, проговорил Тарриал и раздосадованно вздохнул. – До доклада командиру хоть горло промочим.

В самом лагере Хубилай увидел широкие грунтовые дороги, бегущие мимо домов – и привычных ему юрт, и бревенчатых, вероятно построенных из сваленного здесь же леса. Домов была тьма. За годы, прожитые в этой глухомани, десятитысячное окружение Бату успело вырастить детей. Вместо замшелого лагеря Хубилай попал в столицу молодого государства. Вокруг лес, бревен предостаточно, и дома ставили высокие, прочные. Хубилай с интересом смотрел на двухэтажные строения и гадал, как их жители спасутся от пожара. Каменных домов он почти не заметил, в лагере пахло дубом и сосной…

Хубилай понял, что от усталости отвлекся, а сотник уже остановился у большого дома в центре лагеря. Гонец почти не почувствовал облегчения, увидев Бату. Тот стоял у дубовой двери, скрестив руки на груди. Два крупных пса выглянули из дома, один зарычал на чужака, но Бату наклонился и потрепал его за ухом.

– Хубилай, я помню тебя чуть ли не мальчиком, – начал он, широко улыбаясь. – Добро пожаловать! В моем доме ты получаешь права гостя.

Хубилай спешился, но ноги подогнулись, и он чуть не упал. Чьи-то сильные руки вовремя подхватили его.

– Бедняга на ногах не стоит, ведите его в дом, – велел Бату.

Жилище его было просторнее, чем казалось снаружи, – наверное, благодаря малому числу перегородок. Фактически оставили одну комнату с деревянной лестницей в спальню, похожую на сеновал. Мягкие ложа, стулья, столы разместили как попало. Хубилай вошел, зная, что за ним следуют два воина. Он замер на пороге, чтобы псы обнюхали ему руки. Те вроде бы смирились с его присутствием, но один не сводил с него глаз, как и охранники Бату. Хубилай позволил им обыскать себя, ведь найти им было нечего. Пока шел обыск, гонец заметил в спальне детей, улыбнулся им, и они исчезли.

– У тебя изможденный вид, – отметил Бату, когда обыск закончили.

На поясе у него висел длинный нож, и от Хубилая не укрылось, что Бату готов схватиться за него при первых же признаках опасности. Дураком он не был никогда, а по монгольской легенде, Чингисхан однажды убил человека острым краем доспехов, когда все считали, что он разоружен. Только вряд ли Бату опасался старого халата дэли, провонявшего потом и мочой.

– Это неважно, – покачал головой Хубилай. – Я привез сообщение из Каракорума. От моей матери для тебя. – Наконец-то он сказал то, что так давно хранил в тайне, и сразу стало легче. – Можно мне присесть?

– Да, конечно, – Бату аж порозовел. – Садись сюда.

Он велел принести еду и чай, и один из охранников бросился выполнять приказ. Второй, невысокий, жилистый, отличался типично цзиньскими чертами лица и бельмом на одном из глаз. «Цзинец» замер у двери и подмигнул детям невидящим глазом, прежде чем уставиться перед собой.

– Спасибо, – поблагодарил Хубилай. – Путь был долгий, а вести, увы, неважные. Мама велела передать, что к тебе идет Гуюк. Он вывел войско из города. Несколько дней я шел за ними и убедился, что они впрямь движутся на север. Я обогнал их, но в лучшем случае привез тебе неделю. Мне очень жаль.

– Сколько у него туменов? – осведомился Бату.

– Десять, с двумя-тремя конями про запас на каждого седока.

– Метальни есть? Или пушки?

– Нет, они приготовились словно к крупной облаве. Все добро везут на свободных лошадях – по крайней мере, из того, что я видел. Бату, мама очень рисковала, посылая меня. Если об этом узнают…