У меня на руках виснут дизайнер и аристократ. Я рвусь изо всех сил, так, что стаскиваю их с места, хоть дизайнер крупнее меня, а аристократ схватился за подоконник. Я — сплошная ярость, берсерк, готовый грызть край щита. Красная пелена в глазах желание бить убить стереть в пыль заткнуть пасть

Пустите пустите пустите меня

Судя по звукам с улицы, эта мразь разбегается, когда выходят пожилой и колоритный парень с глазом, висящим на щеке.

Мне никак не отдышаться. Моя кровь, кажется, вот-вот превратится в пар прямо в венах.

Худенькая пушистая девушка аристократа протягивает мне чашку, гладит по щеке.

Ты ведь не брезгуешь? Не надо, пожалуйста. Мы все равно ничего не исправим. Все так несправедливо, что даже начинает болеть сердце…

Это не сердце, говорит аристократ. Это душа. Сердце у тебя уже не бьется, малышка.

Не нервничай, старина, говорит парень с глазом на щеке. Эти гады сами нас до смерти боятся. Ненавидят, но боятся. И их постоянно на нас науськивают. Я даже не уверен, что они виноваты…

Уже седьмой час, говорит дизайнер. Ты говорил, тебе надо на работу.

Я пытаюсь успокоиться. Вынимаю из кармана несколько жетонов.

Такие годятся для того, чтобы отсюда уехать, спрашиваю я.

Худенькая девушка кивает. Дизайнер тяжело садится на стул.

Устал я, говорит он. Не стоит злиться. Злость тоже усиливает процесс. Зачем торопить судьбу, и так все уже решено. Слышь, парень, ты иди, ты уже не заблудишься. Утро… не годится провожать здорового и… провоцировать этих тварей.

Я выхожу. У меня слезы наворачиваются на глаза.

Утренний воздух сладок и свеж. Еще совершенно темно, но каким-то образом понятно, что это темнота перед рассветом. Так холодно, что дыхание инеем оседает на воротник. Меня снова начинает знобить. Я бреду к метро, понятия не имея, как буду добираться до работы.

К метро течет обычная серая толпа телезомби пополам с обычными людьми и людьми без лиц. Я привычно вливаюсь в нее. От меня отстраняются: я воняю дохлятиной и дымом сигарет, я измазан кровью, у меня, вероятно, чудовищно заспанная, помятая и небритая рожа.

Мне все равно.

Вдруг в толпе я вижу некроманта. Он идет с непокрытой головой; я узнаю его выбеленную шевелюру. Бегу к нему, расталкивая всех подвернувшихся, наплевав на матюги в спину.

Олег Борисович, подождите!

Он оборачивается, останавливается, ждет. Грустно улыбается.

Скверная, скверная девочка, говорит некромант. Шалит, как трехлетняя малышка — полагает, что это весело… Увели тебя?

Мне нужно на работу через час, выдыхаю я. Вы ведь знаете, как уехать отсюда?

Утром — с пересадками, говорит некромант.

Я иду за ним в метро.

Я стою в битком набитом вагоне, прислоняясь к некроманту плечом. Пол подо мной покачивается, стонущий гул наполнил мозг целиком. Тепло, как всегда тепло в вагоне метро. Меня клонит в сон.

Некромант читает Фроммовскую «Анатомию деструктивности» в бумажной обложке. Я не знаю, куда уткнуть глаза: в черном вагонном окне плывут искаженные лица, вокруг — утренние упыри, воздух так сух, что рассыпается в легких крупинками и царапает гортань.

В тяжелой полудреме, которую никак не стряхнуть, шарю взглядом по вагону. Натыкаюсь на газету, свернутую трубкой и засунутую за спинку сиденья. Автоматически вынимаю.

«Анекдоты и приколы». Слово «анекдот» вызывает у меня приступ тошноты, но я не могу бросить эту дрянь. Буквы складываются в слова почти сами собой.

А если солдат чумной, где он должен носить штык-нож? Да хоть в спине, какая ему разница!

Девушка, девушка! Да, вы, синенькая! А вы собак боитесь? А они вас?

Я снова чувствую приступ ледяной ярости. Дремоты — как не бывало.

Некромант сует книгу в дипломат, кивает на дверь.

Нам выходить.

Станция пересадки целиком из черного мрамора. В конце перрона — темная чугунная статуя странного существа, карикатуры на танцующего Шиву. В десятке его растопыренных рук — красные светящиеся сердца. Человек-паук…

Мы поднимаемся по лестнице. «Мост самоубийц» — с лестницы такой завораживающий вид на рельсы внизу, что тянет сигануть через перила. Истерики, вероятно, вообще могут ходить тут только под конвоем и с завязанными глазами.

Я трогаю некроманта за локоть.

Он оборачивается, поправляет очки, улыбается — и мрачнеет, встретившись со мной взглядом.

Что такое чума, спрашиваю я. Вы говорили, что от заражения помогает рука славы. Значит, чумой можно заразиться?

Ты перепутал, малыш, говорит некромант. Чума не заразна. Чума — это проклятие. А с помощью руки славы проклятие можно вернуть тому, кто пытается проклясть. А что?

Я останавливаюсь, и некромант останавливается.

Почему мне кажется, что чумные лучше здоровых, спрашиваю я. Как это может быть?

Они лучше здоровых, говорит некромант. Они — те, кому завидуют, и те, кто непонятен, малыш. Они — те, кто выбрал душу вопреки рекламе. И еще: они — те, кому легче убивать себя, чем других. Мне показалось, что и ты такой. Таким рука славы не поможет.

Я не такой, говорю я, и пыльный свет тускнеет и расплывается. Я, наверное, могу и убить. Сегодня ночью я это понял. Только не за себя.

Вот в этом-то и дело, говорит некромант, больше не улыбаясь. Пойдем, опоздаешь на работу.

Он выходит на Техноложке. Мне почти жаль с ним расставаться. На душе тяжело, больно, смутно… и я снова не знаю, что делать.

Я сплю стоя до самого Просвета. Выхожу на автопилоте, открываю киоск. Включаю свет, компьютер, кассу — будто и не я, а какой-то заводной механизм. На том же заводе, бездумно, завариваю чай. Пью. Вокруг тепло, но за эту ночь я так продрог, что льду внутри никак не растаять. Меня слегка знобит.

Я точно знаю, что девочка-вамп, в которую я был влюблен со щенячьей страстью, меня тоже не отогреет. И не поможет. Ее шуточки для меня слишком холодны, хоть и изысканы.

Я чувствую, как что-то рвется внутри меня. Может, чума так и начинается? Похоже на то, но мне совершенно не страшно. Я знаю, куда и как отправлюсь, если окажусь прав. Я больше не чувствую себя одиноким. Все равно ада нет, а рай — не в этой жизни. Какая, в сущности, разница, на каком ты кругу…

Я надеваю тужурку типа «ватник» на окровавленный заскорузлый свитер. Теперь крови не видно, а запах учует не каждый.

Детектив. Пара детективов. Еще детектив. Гламурный роман. Детектив в хорошем переплете. Пачка розовых дамских романчиков. Детектив. Трудовые будни.

Дяденька, нам по литературе задали… В общем, про карлика, который хотел замуж.

Что?!

Пацаненок, похожий на нарисованного бурундука. Смущенно улыбается в пухлые беличьи щеки.

Погоди, старик. Задача… Автора не помнишь, конечно? А что еще делал этот карлик?

В школу ходить не любил…

Ага! «Недоросль», да? Фонвизина? Карлик, потому что не дорос? Не хочу учиться, хочу жениться?

Ребенок радостно кивает. Забирает копеечную книжку — школьная библиотека. За ним подходит высокий парень. Я поднимаю глаза от кассы.

Он улыбается черными губами. Глаза запали, зеленоватое лицо — и вид такой виноватый, будто чума у него назло окружающим. Дезодорант, хлорка, падаль, мятная жвачка. Свежий, но не свежее меня, конечно.

Приятель, я понимаю, что, вроде как, не твой профиль… Но Солженицына, «Двести лет одиночества» — нет, случайно?

Не в этом мире, говорю я. Ты заблудился. У нас — «Двести лет вместе».

Улыбается гораздо веселее.

Знаешь, дружище, я не читал, но, судя по названию, та, что у вас — куда лучше. Я покупаю. Сколько?