Это была среда начала декабря, час обеденного перерыва: магазин был закрыт. Мы зашли, как обычно, перекусить в паб «Грейпс» на Мэтью Стрит, прежде чем нахально ввалиться с опозданием в контору Брайана, где он нас поджидал.
Он сам открыл дверь, выйдя на лестничную площадку; мы разглядывали его, но его лицо абсолютно ничего не выражало. Мы часто встречали его в «НЕМС» и раньше, когда набивались все в одну кабину, чтобы послушать Ширеллса, Бобби Ви, Марвина Гэя и других. Каждый раз, как он заставал нас, крутящих один диск за другим, кто-нибудь из нас поспешно хватал пластинку, крича:
— Вот эту. Кто платит?
Однако он прекрасно знал, что мы вовсе не собираемся что бы то ни было покупать.
Но теперь, на пороге его двери, положение было совершено другим: мы очень стеснялись, были очень неряшливы и сильно опоздали. Эпстайн приложил максимум усилий, чтобы нас ободрить. Он явно был смущен, но изобразил улыбку, встречая нас. Когда мы поднялись в его бюро, он сказал нам ироническим тоном:
— Боюсь, что в те дни, когда вы наведывались в магазин, вы приводили его в беспорядок. Затем он объяснил нам, зачем нас собрал.
— Я — директор этого магазина, — сказал он, — и я думаю, что смогу вам помочь.
— Вы можете купить нам теплое местечко в верхней пятидесятке, Брайан? — спросил Леннон, как всегда, насмешливо. Брайан поддержал игру.
— Нет, — ответил он, улыбаясь, — но я думаю, что смогу для вас сделать многое.
Он, по-видимому, уже начал наводить справки об условиях наших контрактов и обнаружил, что мы сами ведем свои дела, потому что дальше последовало его предложение стать нашим менеджером.
— Я должен быть честным до конца и сказать, что никогда в жизни не занимался деятельностью такого рода, — признался он.
Последовало молчание. Затем Леннон повернулся ко мне:
— Что ты об этом думаешь?
— Нужно это обсудить, — ответил я ему.
Я не считал себя менеджером БИТЛЗ, даже если и занимался всем, что касалось бизнеса. Я ведь был, так сказать, временным «и.о. менеджера» и, скажем прямо, не обливался слезами из-за того что мне больше не придется вести всякую канцелярию. Но предложение Брайана требовалось как следует обдумать, — мы не могли решать таких вещей с наскока. Леннон, казалось, был согласен.
— Мы дадим вам знать, — сказал он Эпстайну, и, прощаясь с ним, мы условились поддерживать связь.
Множество мелочей, связанных в основном с тем, что Эппи, как мы его отныне стали называть, явно был богат, безусловно, сыграли ему на руку.
— Видал, какой у него прикид? — сказал потрясенный Джордж.
— И сверкающие шузы, — сказал кто-то еще.
Однако все мы сошлись на том, что он смахивает на старомодного «ливерпудлийца».[20]
И все же, не смотря на разницу во вкусах, мы нашли, что он «очень респектабельный господин», даже в «Каверну» приходивший с дипломатом. Во всяком случае, мы были абсолютно уверены, что именно мы сможем его изменить, но только не он — нас.
Каждый из нас обсуждал эти новые перспективы со своими «предками», хотя я не берусь утверждать, что Джон советовался с теткой Мими, — как-никак, он теперь был совершеннолетним, отметив 9 октября свой 21-й день рождения. Он-то теперь мог делать что вздумается. Что же касается всех остальных родителей, они были абсолютно уверены: Брайан Эпстайн действительно поможет нам. Таково же было и наше мнение: он открывал нам новые горизонты. Мы находились на пике нашей мерсисайдской карьеры и обречены были оставаться на том же уровне, если бы никто не помог нам сломать преграды, отделявшие нас от всенационального признания. Лондон был меккой пластиночной индустрии; нам необходимо было подписать контракт со студией, известной во всей Великобритании, если мы не хотели вечно сновать челноком между Ливерпулем и Гамбургом. Эппи занимался дисками, следовательно, ему был знаком этот мир, и к тому же, ведь он обещал нам помочь.
Незадолго до смерти Мо вспоминала о том, как думала в то время, что Брайан действительно может быть нам очень полезен:
— Он взялся за дело с таким энтузиазмом и воодушевлением, — говорила она, — он был еще молод и казался человеком, способным сделать кое-что для БИТЛЗ. Я сделала все, чтобы помочь им выбраться на дорогу, он же мог вести их дальше. Я никогда не могла и представить себе ничего другого для группы, кроме славы. Они были фантастичны!
Была, кажется, пятница, когда мы снова отправились в «НЕМС», накачавшись предварительно пивом в «Грейпсе». На этот раз магазин был открыт, и, конечно же, первым делом мы направились в отдел грампластинок, чтобы заглянуть в последний хит-парад, прежде чем подняться на второй этаж, где продавались электроинструменты и пианино и располагался офис Брайана.
Началось с того, что мы столкнулись с одной из продавщиц, казавшейся слегка удивленной.
— Мы хотели бы видеть мистера Эпстайна!
Однако ее, как видно, одолевали сомнения. Четыре рокера хотят видеть ее шефа, такого холеного и благовоспитанного? Очевидно, ей это показалось невозможным.
— Но у нас действительно назначена встреча.
После того, как она предупредила шефа по телефону, мы ввалились всей бандой к нему в кабинет, затем воцарилось тяжкое молчание, пока Леннон наконец не вынес наш приговор.
— О'кей, мы согласны! — выпалил он.
— Вы серьезно? — спросил Эппи, краснея.
— Сделка заключена, — сказал Джон, пока остальные БИТЛЗ мямлили какие-то слова одобрения.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы полностью осознать наше решение. Затем, когда практические соображения взяли верх, Брайан сказал:
— Первое, что нужно сделать, это подписать контракт. Формальности займут не так уж мало времени, но могу ли я уже теперь считаться вашим менеджером?
— Да! — воскликнули мы хором и пали перед ним ниц, словно четверо правоверных, обращенных лицом к Мекке. Эппи лукаво улыбнулся.
Следующий раз мы с ним увиделись в «Каверне». Во время своих первых визитов он соблюдал некоторую дистанцию, но в этот раз мы пригласили его зайти в святая святых — нашу артистическую уборную.
— Полюбуйтесь на нашего менеджера! — с триумфом объявил он Бобу Вулеру, перебиравшему свои диски и давно уже знавшему о сделанном Брайаном предложении.
— Добро пожаловать в храм! — сказал Боб.
Брайан смущенно скользнул в зал, больше чем когда-либо чувствуя себя не в своей тарелке. Он нервно уселся на первую попавшуюся скамейку на виду у публики. На лбу у него выступал пот, пока он вдыхал, приоткрыв рот, миазмы дезинфекции. Решительно, здесь было не место для господина, который, казалось, только что вышел от своего портного. И все же он потихоньку привыкал к атмосфере «Каверны». Фаны, заметившие его, пока он сидел на своей скамейке у самых кулис, спрашивали:
— Это еще что за расфранченный тип вон там?
Ответ не заставил себя ждать. Брайан принялся объяснять не без доли гордости всем, кто только хотел знать, что он — наш менеджер. Мы старались его приободрить, однако обращались с ним без всяких церемоний.
— Брайан, — говорили мы, сходил бы ты в бар, купил нам кока-колы, ты же менеджер!
И он повиновался без всяких возражений, стараясь стать одним из нас и приспособиться к этому новому и странному миру рока, пота и ковбойских сапог.
Эппи всегда присутствовал на наших концертах в те первые максимально загруженные дни. Один вечер мы играли в «Каверне», другой — в «Железной Двери» («Iron Door»), соперничающем клубе, устроенном в помещении бывшего склада в двухстах метрах от основного конкурента. Он тоже знавал времена традиционного джаза, но на этом сравнение и заканчивается. Подвал был свежевыкрашен, и никакой «перхоти» на потолке.
Если кто-нибудь спрашивал, что в подобном месте делает такой милый молодой человек, как Брайан, он отвечал охотно, но все так же застенчиво, что он — наш менеджер. В долгие выходные мы играли иногда вместе с дюжиной других групп ночь напролет: порой концерт продолжался с семи вечера до семи утра. И верный Брайан всю ночь оставался с нами.
