Хозяин бара улыбнулся, а я отпил еще кофе.

– Ну, – раздумывал он, – возможно, Кана действительно тебе подойдет.

– А это далеко от Уолл-стрит?

– Пара сотен миль, – сообщил Слэттери. – Немного не доезжая до канадской границы.

В Канаду я действительно не попал; неделя в гостином доме монастыря Каны растянулась на два года, а каникулы стали жизненным призванием.

Было приятно, распевая в то сентябрьское утро псалмы с другими монахами, ощущать себя так далеко от бренного мира, со всеми его потерями, приобретениями и абсолютным непониманием истины.

Когда, исполняя рутинные дела, я собирался выйти и посмотреть, как виноградники пережили ночные заморозки, аббат сделал объявление.

– Прежде чем вы приступите к своим делам, – сказал он, – прошу всех собраться в калефактории[2]. Мне нужно вам кое-что сказать.

Мы собрались за складными ломберными столиками: сдвинутые вместе, они напоминали великолепный флорентийский стол XV века – тот, который мы были вынуждены продать, чтобы на вырученные средства починить крышу.

Сидевший рядом брат Боб прошептал: «Еще одно объявление. Что он собирается продать на этот раз? Нас?»

Аббат встал перед нами – живое воплощение изнурения. Это был мужчина, которому давно перевалило за пятьдесят, грудь колесом; он говорил гулким баритоном и отличался сердечными манерами, вселявшими в нас долгими зимними месяцами бодрость духа; несомненно, именно эти качества и обеспечили ему титул легендарного капитана футбольной команды Святого Креста. Но тем утром, в бледных рассветных сумерках, обычно красное лицо нашего аббата казалось усталым и измученным. Постоянная необходимость отбиваться от кредиторов, наблюдая при этом, как монастырь в буквальном смысле разваливается на части, не могла не наложить на него отпечаток. В последнее время аббат нередко допускал ошибки, и кое-кто из старых монахов поговаривал, что отца настоятеля часто заставали бормочущим ругательства на латыни.

В то утро я увидел в глазах нашего аббата то, чего никогда не видел прежде: отчаяние.

– Братья, – обратился к нам аббат, – сначала хорошие новости: без сомнений, все мы неукоснительно соблюдаем обет бедности. – Он поднял вверх руку с зажатыми в кулаке банкнотами. – У нас в наличии 304 доллара. Банковский счет пуст. Кредит исчерпан. И не осталось ничего ценного, что можно было бы продать. – Аббат тяжело вздохнул. – Если только торговцы антиквариатом внезапно не проявят интерес к нашему винтажному линолеумному покрытию. Есть только один автомобиль на ходу, и к нему – четверть бака горючего. Нет никакой надежды, что люди, стремящиеся к отшельническому житию, приедут к нам на проживание, если только не предпринять что-либо в отношении водопровода, канализации, а также – не в укор брату Тому – качества пищи.

Последние четыре месяца мы существовали в основном на продовольственные талоны; изредка нам доставались консервы из кукурузы с бобами и свеклы, которые, по словам жертвовавшего их благодетеля, падали с грузовиков на федеральной трассе.

– Я снова обратился к нашему начальству в Ватикане.

Наш монастырь – все, что осталось от некогда процветавшего ордена Святого Фаддея. Его основатель был кающимся грешником, пламенным в своей вере. Он жил в XII веке и перед тем, как претерпеть мученичество от рук султана Омара Великодушного, привел наш орден под покровительство самого папы. Но после одного печального инцидента, случившегося десять лет назад, наши отношения со святым престолом в Риме стали весьма напряженными. Однажды, как велела традиция, монастырь отослал первую партию вина нового урожая папе римскому, и так случилось, что его святейшество, выпив стакан вина за трапезой, заболел. Хотя так и не было достоверно доказано, что причиной недомогания стало именно наше вино, химический анализ показал присутствие в нем некоторого количества примесей.

– И вот Ватикан снова отклонил нашу просьбу о финансовом вспомоществовании, – сказал аббат. – Я предупредил, что придется закрыть винодельню, но это не подействовало. И если честно, кто их осудит?

По голосу аббата было слышно, что он пытался сохранять самообладание.

– Оборудование нашей винодельни безнадежно устарело. Из-за проблем с качеством все дилеры отказываются закупать вино с этикеткой Каны, за исключением одной компании, принадлежащей дядюшке нашего брата Теодора. Но теперь даже его преданность и лояльность на исходе. Вчера, после того как попробовал вино Каны нового урожая, дядюшка Лео позвонил мне. Он добрый человек. Но мне показалось, что его милосердие подверглось слишком суровому испытанию.

– Что он сказал? – спросил брат Тео.

– Он красочно живописал свои проблемы, с которыми столкнулся, пытаясь проглотить вино. Хотя он не отказывается вести с нами дела, но все же говорит, что не знает ни одного винного магазина в Америке – даже в самой убогой глубинке, да и вообще где-либо в цивилизованном мире, – который пожелал бы купить у него это вино за любую цену. Он спросил, не думали ли мы о том, чтобы продавать этот напиток в качестве промышленного растворителя. Я уверял, что, должно быть, ему пришла неудачная партия. Как бы то ни было, на следующей неделе он приезжает попробовать вино нового урожая, и я не думаю, что после этого он еще когда-нибудь нам поверит. Господь не ожидает от нас умения превращать воду в вино, так что мы обязаны подумать, как делать его из винограда. Если не сумеем, лучше поискать другое занятие, потому что, когда мы потратим последние 304 доллара, Кане придет конец.

Воцарилось глубокое молчание – необычное даже для монастыря, где и так всегда тихо. Тут заговорил брат Алджернон:

– То есть вы хотите сказать, что монастырь придется закрыть?

– Правила ордена Святого Фаддея требуют, чтобы мы сами содержали себя. Сомневаюсь, что святой Фад обрадовался бы, узнав, как мы перебиваемся продовольственными талонами. Близится зима, а я еще не оплатил прошлогодний счет за мазут. Если у вас нет идей насчет других источников обогрева, нам предстоит очень холодная зима, и вряд ли это будет славная перспектива в нашем климате, где температура обычно опускается до минус десяти. И насколько я знаю, никто из нас не принял обет хождения во сне, дабы не замерзнуть вусмерть. Или обет переохлаждения.

Я попытался рассеять мрак, охвативший наши души:

– Может, попробуем использовать вино вместо топлива в котельной?

Но попытка пошутить была встречена гробовым молчанием. Кое-кто из братьев одарил меня укоризненным взглядом.

– А это сработает? – с надеждой спросил брат Джером.

Брат Джером, заботам которого были вверены свиньи и домашняя птица, был известен своей простотой – как, впрочем, и религиозным благочестием.

Аббат тяжело вздохнул – как и всегда, когда брат Джером считал нужным изречь одно из своих «полезных» предложений.

– Мы непременно обсудим эту богоугодную идею. Полагаю, брат Тай просто хотел пошутить. Возможно, одного года, проведенного им в обете молчания, было недостаточно. – Аббат бросил на меня сердитый взгляд. – Брат, прошу зайти в мой кабинет. После того как вы поможете брату Джерому вычистить свинарник.

После короткой молитвы аббат предложил всем вернуться к своим обязанностям. Храня молчание, я пошел чистить свиные клетушки. Покончив с этим, отправился на аудиенцию к аббату.

Настоятель, поглощенный чтением, сидел за столом, сделанным из старой двери и двух металлических шкафчиков тускло-коричневого цвета.

– А, брат Тай, – аббат захлопнул книгу и поймал мой взгляд, устремленный на заглавие.

– Слышали об этом человеке? – Аббат зачитал надпись на суперобложке: