Ничего, кроме позеленевших осколков картечи и безобразных корней, мы там не нашли. Из-за наступившей темноты поиск пришлось отложить до утра. Учеников торреро отправили в полицейскую инспекцию как подозреваемых лиц. Я сопровождал инженера Андраде во время его поездки к супруге, находившейся уже на попечении врачей в частном санатории в Михкоаке. Мне разрешили допросить её. Я узнал лишь то, о чём говорится в начале этого сообщения.

Теперь я действительно сожалею, что моё раздражение, вызванное глупыми выпадами некоторых газет по моему адресу, помешало мне сохранить вырезки из газет тех дней. Утренние газеты не успели подхватить новость; вечерние дали под неё восемь колонок, оттеснив на задний план военные сообщения. Один сатирический листок, теперь уже исчезнувший, осмелился утверждать, будто Ольга находилась в предосудительных отношениях с обоими учениками торреро. Встречались они в парке Чапультепек, оргии происходили там же. А невинный ребёнок (подумайте только!) служил для них ширмой, а когда он понял, в чём тут дело, его пришлось убрать. Эта нелепая клевета успеха не имела: дон Максимино приказал, чтобы клеветник был немедленно уволен и убрался бы куда-нибудь подальше, если не хочет, чтобы в противном случае его вымазали дёгтем, обваляли в перьях и провезли по городу на телеге.

Другая газета утверждала, что сеньору загипнотизировали и внушили ей, будто она видела всё то, о чём рассказала. Ребёнок стал жертвой банды компрачикосов, которые либо станут просить за него выкуп, либо изувечат, чтобы он просил для них милостыню.

Третья газета, ещё более безответственная, смутила своих читателей утверждением, будто Рафаэль был похищен сектой, которая поклоняется доиспанским божествам и приносит им человеческие жертвы в пещере в парке Чапультепек, который, как вам известно, считался у ацтеков священной рощей (весьма похожая идея внушалась зрителям фильма с участием Кантинфласа[3] "Знак смерти").

Так или иначе, но у публики появился повод отвлечься от трудностей военных лет, от нехватки продуктов, от учебных затмений, от политического недовольства, и она занималась только этим происшествием в течение всех тех недель, пока велось расследование в Чапультепеке.

Каждый человек — это целый мир, каждый думает по-своему и никто ни с кем ни в чём не может прийти к согласию. И представьте себе, что эта тёмная история даже оказала влияние на исход выборов: с целью преградить дону Максимино дорогу к президентскому креслу (ведь всем было известно о его тайных притязаниях на наследование дону Мануэлю, по-братски или силою оружия) распустили ложные слухи о том, что генерал приказал похитить Рафаэля, дабы он не сообщил инженеру о связи генерала с Ольгой.

Вы помните, конечно, что эта выдающаяся личность имела общеизвестное пристрастие к так называемым любовным похождениям. Скромность, профессиональный долг, уважение к горю сеньоры Андраде и к её сегодняшним сединам — всё это не позволяло мне сказать вам ранее, что в 1943 году Ольга была очень красивой женщиной. Так что клевета упала на плодоносную почву, хотя слух этот не попал и уже никогда не попадёт на страницы газет. Надо было положить конец всем этим разговорам. Прибегнув к методам, рассказывать о которых здесь неуместно, добились того, что ученики торреро подписали признание, развеевшее все сомнения и заставившее замолчать злословие. Ученики торреро воспользовались безлюдностью парка и близорукостью сеньоры, подстроив всю сцену с появлением человека из подземелья, чтобы похитить ребёнка и потом потребовать выкуп (инженер Андраде разбогател за те несколько лет, что находился под покровительством дома Максимино). Перепугавшись, они убили Рафаэлито, расчленили труп и бросили останки в Каналдель-Десачуэ.

Общественное мнение грешит (или грешило) доверчивостью — никто не потребовал объяснить некоторые противоречия.

Например, когда успели ученики торреро расчленить ребёнка на куски и бросить его в тёмные воды (кстати, от Чапультепека до этих тёмных вод самое малое двадцать километров), если один ученик, как я сказал выше, побежал вызывать полицию и инженера Андраде, а другой всё время оставался возле Ольги, и оба они находились на месте преступления, когда прибыли официальные лица и родственники.

Но вообще-то всё в этом мире покрыто тайной, и каким бы ничтожным ни казалось то или иное происшествие, оно всё равно не бывает освещено удовлетворительным образом. Для отвода глаз напечатали фотографии головы и туловища мальчика; эти останки были вытащены из Канал-дель-Десачуэ. Несмотря на то, что труп уже изрядно подвергся разложению, всякому было ясно, что это останки мальчугана лет одиннадцати-двенадцати, а не шестилетнего ребёнка, каким был Рафаэль. Но в Мехико это дело обычное: начинают искать труп исчезнувшего, а пока ищут, находят много других.

Верно говорят: хочешь что-то спрятать, положи эту вещь на виду у всех. По этой причине, а также и по причине волнений из-за самого прискорбного случая и связанных с ним непредсказуемых осложнений представляется извинительным тот факт, что я не начал вести расследование, с чего надлежало, то есть с допроса сеньоры Ольги о той личности, которая исчезла вместе с её сыном. Непростительно (должен смиренно это признать), считая нормальным то обстоятельство, что человек вручил Ольге цветок и газету, не изучить, как следовало, эти предметы.

Быть может, откладывать этот допрос до последнего заставляло меня предчувствие того, с чем мне придётся столкнуться. Когда уличённые и сознавшиеся ученики торреро уже искупали свою вину, отбывая тридцатилетний срок на островах Лас-Трес-Мариас, и все (за исключением родителей) признали останки, найденные в Канале, за останки мальчика Рафаэля Андраде Мартинеса, я приехал в дом 106, по улице Табаско, чтобы снова допросить сеньору.

Она очень подурнела, постарела, словно прошло не три недели, а двадцать лет. Она не теряла надежды на то, что ей вернут сына. Ради этого она и нашла в себе силы ответить на мои вопросы. Если память мне не изменяет (она у меня всегда была хорошей), то диалог был приблизительно такой.

— Сеньора Андраде, когда мы беседовали с вами в прошлый раз, в санатории в Михкоаке, я не счёл уместным спросить вас о некоторых подробностях, которые сегодня представляются мне весьма существенными. Прежде всего, как был одет человек, который вышел из земли, чтобы увести с собой Рафаэля?

— Он был в мундире.

— В мундире военном, полицейском или лесничего?

— Вы знаете, без очков я плохо вижу, но я их не ношу. Из-за этого всё и случилось, из-за этого, — и Ольга зарыдала.

— Успокойся, — вмешался муж.

— Простите, вы мне не ответили: какой на нём был мундир?

— Синий, с золотом, он казался выцветшим.

— Тёмно-синий?

— Скорее светло-синий, голубой.

— Хорошо, продолжим. В моём блокноте записаны слова, которые сказал вам этот человек: "Возьмите и себя развлеките. Возьмите и к себе приколите". Не кажутся ли они вам странными?

— Да, сеньор, очень необычные слова. Но в тот момент я об этом не подумала. Какая глупость! Никогда себе не прощу.

— Было ли в нём ещё что-нибудь необычное?

— Теперь, когда я припоминаю, я отчётливо его вижу и даже, мне кажется, слышу: он очень медленно говорил и с акцентом.

— Так, будто он из деревни приехал или будто испанский ему не родной язык?

— Именно так, будто испанский ему не родной язык.

— Тогда с каким же акцентом?

— Не знаю… возможно… да, пожалуй, вроде бы с немецким.

Мы переглянулись с инженером Андраде: в Мексике тогда жило совсем немного немцев. Не забудьте, шла война, и все немцы были на подозрении. Ни один из них не решился бы пойти на такое дело.

— А он сам? Как он выглядел?

— Высокий… без волос… от него чем-то сильно пахло, вроде бы сыростью.

— Сеньора, простите мою дерзость, но если человек этот был такой странный, так почему вы отпустили с ним Рафаэлито?