— Вы слышали о наступлении, которое Сунис начал сегодня утром? Думаю, скоро все решится, и он начнет переговоры о вашей выдаче. Я буду скучать, когда вы уедете.

Он ласково улыбнулся ей.

— Я буду скучать по вам не меньше, Елена. Так зачем вы за мной послали?

— Я думала, вам интересно будет прочитать последний доклад Орнона.

— Очень интересно, — согласился халдей. — Он пришел с дипломатической почтой или был отправлен вместе с очередным помощником посла?

— Письмо доставлено обычным порядком. Но он начинает тревожиться.

— Ген по-прежнему валяет дурака?

— Да, но Орнона теперь беспокоит вмешательство Гена в государственные дела. Вы слышали о падении Дома Эрондитесов?

— Конечно, но разве сам Орнон этого не желал?

— Ну, он не одобрял тактики своего помощника, но всячески пытался заставить Евгенидиса принять бразды правления. Думаю, что он сделал ставку на силу рациональных аргументов и изводил Гена лекциями о возможностях, которые он сможет получить. И только сейчас его осенило, что в случае успеха Евгенидис действительно станет царем Аттолии.

— И это открытие не доставило ему радости?

— Царем, — подчеркнула Эддис. — Аттолии.

— Понимаю, — сказал халдей с серьезным видом. — И вы получите в соседи очень сильного царя и амбициозную царицу. И, кроме того, надежного союзника, — заметил он. — Вы ведь не освободили его от клятвы верности?

Эддис покачала головой.

— Евгенидис никогда не приносил мне клятвы верности. Воры Эддиса не приносят клятвы правителям.

Она ответила улыбкой на ошеломленный взгляд халдея.

— Что поделаешь, Воры Эддиса всегда были неудобными подданными. Всегда существует небольшой риск, что при серьезном конфликте Вор может ликвидировать государя на свой страх и риск. Конечно, есть некоторые ограничения. Всегда существует только один Вор. Им запрещается иметь в собственности любое имущество. Их подготовка неизбежно порождает изоляцию, что делает их независимыми, но так же и удерживает от создания альянсов, способных стать угрозой для трона. Эта должность вовсе не такая глупая причуда, как вы думаете.

— Почему вы решили, что я могу так думать? — спросил халдей, глубоко уязвленный возможным сомнением в его логических способностях.

Эддис рассмеялась.

— Потому что никто никогда не говорит о Воре. Разве вы не заметили?

Халдей кивнул. Он уже столкнулся с суеверным нежеланием обсуждать последнего Вора Эддиса, равно, как и всех его предшественников. Это нежелание почти превратилось в табу. Получив доступ к царской библиотеке, он попытался составить полную историю Эддиса и был сильно озадачен, не обнаружив в документах ни одного упоминания о Ворах.

— До меня дошел слух, как Евгенидис поссорился с капитаном вашей гвардии, — сказал он.

— И как же он до вас дошел? — насмешливо спросила Эддис.

— Я напоил одного из ваших телохранителей, — признался халдей. — Но это правда? Вор Эддиса действительно имеет полную свободу делать все, что ему заблагорассудится?

— И нести за это ответственность, — заметила царица.

— Даже без клятвы, — спросил халдей, — можете ли вы верить, что Евгенидис когда-нибудь не предаст вас или ваши интересы?

Эддис отвернулась.

— Если Софос не вернется… — сказала она.

— Мы до сих пор не знаем, что с ним, — прервал ее халдей.

Как и Эддис с Евгенидисом, он отказывался лелеять надежду на чудесное возвращение пропавшего наследника Суниса. Больше чем любой из них он мучился угрызениями совести, сидя в безопасности в Эддисе, хотя присутствие халдея в Сунисе мало что могло изменить в судьбе племянника царя. Царь Суниса запретил халдею продолжать обучение своего наследника. Он боялся влияния халдея и отослал Софоса из столицы в одну из провинциальных школ.

— Но если он пропал, если убит, а не увезен куда-то как заложник, — спросила царица Эддиса, — хотели бы вы видеть меня женой Суниса?

Она повернулась к халдею, а тот в свою очередь отвел глаза. Ответил он очень неохотно:

— Да, Ваше Величество.

Больше ничего говорить не требовалось. Они оба понимали, что если Евгенидис решит стать настоящим правителем Аттолии, ему предстоит принимать болезненные и трудные решения, основываясь на интересах своего народа, а не отдельных лиц, как бы он ни любил их.

Релиус был переведен из лазарета, но не в его собственную квартиру. В своих апартаментах он снова очутился бы среди своих секретных донесений, шифрованных посланий и шпионских архивов. Конечно, его комнаты были опечатаны. После изъятия его личных вещей, они полностью перейдут в ведение нового Секретаря архива. Эта новость не доставила ему боли. Было только удивление, какой далекой теперь казалась ему вся его прошлая жизнь. Сожаление могла доставить только одна мысль, что он сделал не так много, как хотел бы. Теперь его внимание полностью поглощали отрывочные воспоминания детства или стремительный полет ласточек за окном. Как правило, он лежал в постели безмятежный и спокойный, как новорожденный ребенок. Его дни казались ему плавным течением теплой реки.

Темные мысли сгущались над Релиусом в глухие ночные часы, когда он просыпался и лежал, прислушиваясь к таинственным звукам спящего дворца. В течение очень многих ночей царь был рядом с ним. Любезный, легкомысленный и остроумный, он давал возможность Релиусу отдохнуть от ночных кошмаров и самобичевания. Иногда он не говорил ни слова, утешая одним своим присутствием. Иногда он описывал дневные события, подвергая правила и обычаи аттолийского двора невероятно смешной критике, что, как подозревал Релиус, приносило больше облегчения царю, чем развлечения Релиусу. Иногда они говорили о театре и поэзии. Релиус был поражен широтой интересов царя. Евгенидис знал множество историй. В течение нескольких ночей они спорили и обсуждали интерпретацию некоторых великих событий, пока аргументы Релиуса не были исчерпаны.

Довода царя были приправлены непременными «халдей считает» и «халдей говорит». Пути халдея Суниса и Релиуса не раз пересекались, но никогда по академическим вопросам, и теперь Релиус был совершенно очарован этой внезапно открывшейся ему стороной личности старого противника. Он надеялся, что достаточно исцелившись и уехав из столицы, он мог бы написать халдею и завязать с ним переписку на тему Эвклида или Фалеса или этих новых идей с севера, о том, что якобы не Земля, а Солнце является центром вселенной. Он осторожно пытался представить новую жизнь, которая откроется перед ним после полного выздоровления.

Лампа на прикроватном столике была зажжена. Если царь собирался прийти этой ночью, то он должен был появиться в ближайшее время. Когда дверь после тихого стука приоткрылась, он повернул голову, но приветствие растаяло у него на губах, как мечты о Затерянном мире под натиском отрезвляющей реальности. Царь стоял в дверном проеме не один. Он держал за руку царицу и ввел ее в комнату. Она стояла у кровати Релиуса, ожидая, когда Евгенидис принесет стул, и все это время Релиус лежал в кровати, не шевелясь и не в силах отвести от нее взгляд, так же как она, казалось, не могла оторваться от его глаз.

Евгенидис по очереди посмотрел на их бледные лица.

— Вам все равно придется когда-нибудь поговорить друг с другом.

Он ласково коснулся пальцем подбородка жены и нежно поцеловал ее в щеку. Должно быть, на лице Релиуса отразилась такая тоска, что царь с улыбкой повернулся к нему.

— Ревнуешь, Релиус? — без признаков смущения или насмешки он взъерошил волосы Секретаря и поцеловал в щеку его тоже.

Конечно, это выглядело смешным, но когда царь ушел, Релиус сморгнул воду из глаз. Поцелуй был по-братски нежным, и царь, наклонившись к нему, не улыбался.

Пламя в лампе потрескивало неестественно громко. Наконец царица тихо сказала:

— Я подвела тебя, Релиус.

— Нет, — возразил Релиус.

Он приподнялся на локтях, не обращая внимания на тупую боль в боку, вызванную этим движением. Ему было жизненно необходимо, чтобы царица не брала на себя его вину.